Статья А.С. Хомякова «о сельских условиях» вызвала возражение со стороны одного Симбирского помещика, помещённое в 8 книге Москвитянина 1842 г. Настоящая статья есть ответ Хомякова возражателю и была помещена того же года и в том же журнале в книге 10-й. Прим. издат.

После просвещённой и благонамеренной похвалы нет ничего лестнее просвещённой и благонамеренной критики. Таково возражение, напечатанное в № 8 Москвитянина на статью мою о сельских условиях. Долгом считаю благодарить рецензента, к сожалению, не подписавшего своего имени, и в то же время изложить пояснее мысли, высказанные мною в первой статье.

Закон и обычай управляют общественною жизнью народов. Закон, писаный и вооружённый силою принудительною, подводит под условное единство разногласие частных воль. Обычай не писаный, безоружный, выражает собою самое коренное единство общества. Он так же тесно связан с лицом народа, как жизненные привычки с лицом человека. Чем шире область обычая, тем крепче и здоровее общество, тем самобытнее и богаче будет развитие права. Но жизнь народов никогда не приходит в застой. В ней беспрестанно рождаются новые вопросы, на которые она сама (если общество не искажено) даёт ответы вполне удовлетворительные.

В наше время возникло в России новое требование, основанное в началах нравственных и утверждённое на хозяйственных расчётах, требование положительных и правомерных отношении между землевладельцами и поселянами. Законность благого стремления признана мудростью Высочайшей воли, задача высказана ясно и положительно; но разрешение её, бесконечно разнообразное, по разнообразию местных условий, предоставлено разуму просвещённых хозяев.

Обычай, внешнее выражение внутренней жизни народной, должен отвечать на все нововозникающие вопросы; но обычай, как привычки человека и как всё органическое в природе, имеет в себе характер бессознательности. От этого всякая задача, даже ясная и определительная, приводит самую жизнь обычную в какое-то тревожное недоумение. От неё требуется сознания, т. е. новой силы, которой в ней недоставало. Сознание это достигается только размышлением и взаимным сообщением мыслей. В статье, напечатанной в № 6 Москвитянина, я изложил своё мнение о будущих сельских условиях и сказал, что задача их, которая есть не что иное как возврат к Русской старине, разрешается вполне из двух данных, предлагаемых жизнью обычною, именно из половничества и общинного устройства. Рецензент в № 8 Москвитянина отчасти соглашается со мной насчёт общения и отвергает половничество.

Мне кажется, оправдание моего мнения очень легко. Всем известно, что половничество в его простейшей форме существует в некоторых губерниях северной России; существуете ли оно в тех губерниях, где плата за землю выплачивается трудом?

Следуя правилу почти всеобщему во всех хлебопашенных имениях, землевладелец отдаёт поселянину количество земли, равное тому, которым пользуется сам. Даётся и лишек, который вознаграждается платою повинностей или оброчными статьями; но он не составляет правила коренного. Если землевладелец отдаёт общине всю землю, которую она может обработать в течение года и с которой плоды она может доставить на хлебные рынки, а сам получает с общины половину этих плодов с доставлением их на рынок: очевидно, община и землевладелец находятся в отношениях половничества. Между тем половина плодов с земли и доставление их в продажу представляют совокупность половины годового труда с половиною обработанной земли. Если же землевладелец прямо предоставляет себе эту половину земли и половину труда, изменяет ли он прежние отношения? Очевидно, ничто не изменилось, кроме того, что землевладелец дал бо́льшую свободу своим хозяйственным расчётам, не стесняя нисколько поселянина. Кажется, этого не нужно и доказывать, и я имел полное право сказать, что половничество служит общею основою всех хозяйств в России. Ошибка моего рецензента объясняется из подписи его статьи: Симбирск.

Народонаселение в России распределено весьма неровно. Между тем как около её старой столицы толпится народ, которому недостаёт земли, в её восточных и южных областях тянутся бесконечные степи, которым недостаёт руки человеческой. В обеих местностях должны быть разные взгляды на предлагаемый вопрос. Житель Симбирска ценит труд выше земли, подмосковный – ценит землю выше труда. Это видимое разногласие нисколько не изменяет отношения между землевладельцем и поселянином. Около Москвы, так же как в Симбирске и в Оренбурге, ровные участки предоставляются тому и другому, следовательно, половничество принято за общее правило. Оно не везде равно выгодно; но бессознательная мысль, живущая в народе, положила одинаковое правило, основанное на средней оценке, на чувстве справедливости и на той уверенности, что мало-помалу ясно понятия выгоды самих сельских хозяев достигнут до уравнения временных неравенств. Вследствие этой мысли подмосковный хозяин, несмотря на высокую цену земли в сравнении с трудом, не уделяет поселянину количества меньшего против того, которое предоставляет самому себе, и Оренбургский землевладелец, заплативший значительные деньги за перевоз поселян из Тульской или Калужской губернии, ставит их на то же положение, на котором находятся и поселяне подмосковные или давно переселившиеся поселяне Симбирские. Поэтому лишний расход, употреблённый им на перевод поселян из средней России, казался бы чистым убытком, – в действительности же убытка никакого нет. Наследственное право быть главою поселян и пользоваться их трудом, почти бесполезно при недостатке земли; право на землю почти бесполезно при недостатке рук. В коренном понятии о тягле выражается совокупность земли производящей и силы, возвышающей её произведения* (* В первой статье я сказал, что тягло, соответствуем прежней сохе; это относилось не к поземельной мере сохи, которая была весьма значительна, но к делению на сохи, земельные и рабочие, которое и теперь по древнему обычаю сохранилось в некоторых местностях северной России.). От того малоземельный владелец покупает землю, а владелец степей платит за перевоз поселян; оба приводят в разумное отношение труд и первоначальный материал. Оренбургский хозяин, прикладывающий деньги для приобретения рук и принимающий новых поселян, действительно не теряет ничего. Количество земли, которое отдаёт он им в уплату за их работу, не имело ещё ценности; поэтому ничтожность платы за будущий труд вознаграждает его за все его издержки, и половничество делается так же выгодным для него, как для всех других. Ошибка моего рецензента происходит от того, что он ограничил взгляд свой местностью восточной России и не обратил внимания на необходимое отношение, заключённое в слове «тягло». Тот, кто стал бы судить об этом же предмете по условиям Тульской, Калужской и других средних губерний, впал бы в противоположную ошибку. Он сказал бы, что труд поселянина не вознаграждает владельца за уступленную землю, и был бы совершенно прав. По собственному моему опыту, обделка земли наймом выгоднее половничества, и кроме того известны мне хлебопашественные заведения купцов Смоленской губернии Сычевского уезда, в Тульской губернии Веневского уезда и в Орловской губернии Елецкого уезда, которые дают точно те же выводы. Эти неравности происходящие от неравного народонаселения, не имеют никакого влияния на общее правило, принятое в праве обычном, и сами по себе исчезнут при совершеннейшем развитии хозяйственной жизни народной. Правило половничества или трёхдневной работы в хлебопашественных имениях, существующее с незапамятных времён, признано ещё недавно самим государством, но такое признание было не изобретением, не следствием произвольного расчёта, а только утверждением существующего уже положения или переводом его из права обычного в закон* (* По Savigny, это Uebergang aus dem Gewohnheitsrecht in das Gesetz.).

Много толковали о причинах отмены Юрьева дня и приписывали её то придворным партиям, то желанию Годунова оказать покровительство мелким владельцам, чтобы найти в них опору против боярских родов. Бесстрастный и бесхитростный взгляд на историю объясняет задачу иначе. Самое время, в которое появился новый закон, даёт ключ к его смыслу. Бо́льшая половина старой Руси была захвачена Татарами-опустошителями и Литвой, которой иго было не совсем легко. Города и сёла исчезли, прежние пашни обратились в пустыню, средняя и северная Россия переполнились беглецами. При Иоанне III государство окрепло в своём живом сердце – Москве и стало снова раздвигать свои пределы. Во время Грозного новорождённая Русская сила взяла в его присутствии Татарскую Казань и богатое Финское Приволжье, без него взяла Астрахань и часть Сибири. Новые области, бесконечно-пространные и неистощимо-богатые, оставались несколько лет совершенною пустынею. Страшно было переходить в сторону новую, в соседство к неприятелю, не вполне побеждённому, да и народная предприимчивость не цветёт в такие царствования, каково было царствование Иоанна IV. При его кротком преемнике, под правлением мудрого Годунова, отдохнула Россия. Беглецы с Юга вспомнили свою старую родину; народонаселение, слишком сгустившееся на Севере, стало искать, степного приволья. Как бы ни было правомерно отношение половничества, как бы ни было оно связано с обычаем, безусловное владение землёю всё-таки выгоднее и заманчивее. Началось движение с Севера на Юг, движение мелкими общинами (ибо скватерство Северо-Американское противно духу Русскому* (* Мы это видели в недавнее время, когда поднимались целыми деревнями к берегам реки Дарии.), движение быстрое, неправильное, ускользающее от всякого надзора, от всех повинностей общественных, грозящее безлюдьем прежним средоточиям государственным. Юрьев день был отменён, и ни одна партия во время безумия народного при Самозванцах, ни один правитель, какой бы он ни был, в каком бы сословии он ни искал опоры (кроме разбойнической шайки Болотникова), не думал о восстановлении прежнего свободного перехода: оно было невозможно.

Когда право службы сделалось правом наследственным, с ним вместе перешли в наследство и право быть землевладельцем, и право быть главою мирской общины. Отношение между общиною и её законною главою определялось обычаем; нарушение обычая влекло за собою разбор судом. Впрочем, нет сомнения, что во многих делах сам землевладелец имел право суда и расправы. Эти случаи, сперва исключительные, сделались общим законом при упрощении государственного механизма. Таков был ход права на землевладение и отношений землевладельцев к поселянам. Рецензент сам может легко вывести заключение о том, как права, первоначально основанные на поместном владении, перешли из вещных прав в личные, и как после этого перехода вошла в обыкновение плата за уступку их, за отпущение в услужение и пр. и пр. Но все эти изменения никогда не изменяли ни отношения половничества, ни хозяйственных обычаев.

Так как всякое лицо служит общине и облегчает её тяготы, можно допустить, что передача этой услуги должна быть вознаграждена; но самое вознаграждению не требует законного определения, ибо может весьма естественно составлять часть будущих условий между землевладельцами и поселянами. Количество же и образ вознаграждения не могут быть предметом общего положения, ибо самое понятие о выгодах, доставляемых общине каждым её членом, должно изменяться сообразно с условиями местности, а всякое среднее положение невозможно и бесполезно. Точно то же скажем мы и о предложении рецензента отобрать показания об условиях, существующих теперь в силу обычая между землевладельцев и поселян. Такая мера требовала бы подробного исследования всех хозяйственных расчётов, смешала бы понятия о том, что делается в силу права обычного, с тем, что делается в силу личного произвола* (* Например, уменьшение работ, вспоможение всякого рода и пр. – дело личного благодеяния, никогда не основывающее и не стесняющее прав, даже по Римскому понятию.), и составила бы нечто похожее на условие, какое-то аки-условие, не имеющее ни законной, ни нравственной силы полного условия, заключённого по общему согласию. Расчёт всех просвещённых хозяев и благонамеренность многих ручаются за составление полных сделок и за постепенное, но органическое и вполне удовлетворительное разрешение задачи, возникшей в наше время.

Правда, что до сих пор редко кто воспользовался указом 1803 года; но, кажется, смело можно сказать, что редки были и случаи, в которых им можно было пользоваться. Много ли тех поселян (я говорю о целых общинах, а не об отдельных дворах), которые могли бы внести единовременно сумму, дающую процент, равный ценности их полугодового труда или ценности плодов с земли, получаемой ими от землевладельца? Много ли тех поселян, которые, внесши такую сумму даже по срокам, не были бы истощены? А хотя постоянная плата деньгами, произведениями или трудом, была уже дозволена, землевладелец не мог решиться на условие, удаляющее его от надзора над общиною, живущею на его собственности. Эти затруднения теперь отстранены. С полною уверенностью можно сказать, что, если землевладельцы не скоро ещё воспользуются новым правом сделок, медленность эта будет происходить не столько от них самих, сколько от поселян. Опыт уже доказал, что многие поселяне отказались от сделок, хотя условия, предлагаемые им, были не отяготительны. Честь и слава помещикам, подавшим хороший пример! Ещё более чести за то, что они умели внушить доверие поселянам. Впрочем, не до́лжно забывать, что всякое новое дело, или (как в теперешнем случае) новый вид старого дела, внушает некоторый страх Русскому человеку, крепко привязанному к своему старому обычаю. Кроме того, прекрасная добродетель – доверенность к владельцу – так близко сходится с пороком беспечности в поселянине, что трудно сказать, какое участие имели в отказе поселян добродетель и порок. Можно ручаться, что несколько не совсем неудачных примеров повлекут за собою тысячу подражателей, и что доброе начало принесёт бесконечные плоды* (* Кроме других выгод, размножение условий уничтожит мало-помалу гибельный обычай, существующий в лучших частях России, обычай отдачи земли в наймы на короткие сроки. Земля истощается, теряет свою ценность и делается неспособною к общему разумному хозяйству.).

Гораздо труднее найти твёрдые правила для отношения землевладельца к сословию, заключённому в числе поселян, но не имеющему ни общего с ними исторического начала, ни общих обязанностей, ни общих привычек, именно к дворовым людям, которых число равняется почти двенадцатой части поселян-пахарей. Приписанные к земляным дачам, они не пользуются и не могут пользоваться земляными участками (за исключением огородов). Они трудами своими не вызывают плодов из земли и не участвуют в быте поселян. Давно уже хозяева просвещённые знают, что работа дворового человека не окупает содержания его семьи. Выдать ему какое-нибудь количество земли и ждать, чтобы он привык к труду и быту поселянина, невозможно во многих местах по недостатку земли; употребить его как фабричного работника невозможно, потому что по большей части землевладельцы не способны быть фабрикантами; дать ему отдельное ремесло невозможно, потому что по большей части ремесла выгодны только при больших артелях, и что трудно найти хорошего ремесленника в человеке, которого существование, так же как существование его семьи, вполне обеспечено, независимо от его трудов. Заключение сельских условий положит, без сомнения, яснейшее различие между крестьянином-хлебопашцем и дворовым человеком. По всей вероятности, новые условия утвердят потом и отношения между владельцами с безземельным сословием, которое по образу жизни и занятиям столько же принадлежит к городам, сколько и к сёлам. Трудно определить возможное начало этих новых сделок; они могут принадлежать вполне обязанностям по праву вещному, или заключать в себе (как в Пруссии) соединение обязанностей права вещного с условиями, принадлежащими праву личному. Но совершенствующаяся хозяйственность в России подаёт ещё другую надежду, именно ту, что бо́льшая часть дворовых людей получит тягловые участки и через десять или пятнадцать лет вступит в общий сельский порядок, а другая часть поступит в городские общины, по желанию самих землевладельцев, даже из заложенных имений, которых ценность через то не уменьшится, но увеличится.

Ответ моего Симбирского рецензента заставил меня защитить и пополнить сказанное мною об обычных началах сельских условий, т. е. о половничестве и сельском мире. Надеюсь, что просвещённые помещики не откажутся помочь общему делу сообщением своих догадок и познаний, приобретённых многолетним опытом в хозяйстве.