Напечатано было, с именем А.С. Хомякова, в Отчёте о четвёртом присуждении наград графа Уварова 25 Сентября 1860 года. СПб., 1860, стр. 50–52.

Драма г. Писемского (Горькая судьбина) взята из Русской жизни. Содержание её и завязка очень просты.

Богатый мужик, проживши несколько лет в Петербурге, возвращается в свою деревню и находит, что жена его, которая за него вышла против воли, в отсутствие его родила незаконного ребёнка. Отец этого ребёнка – помещик той самой деревни, к которой принадлежит крестьянин. Бурмистр, употребляющий во зло доверенность помещика, под предлогом защиты жены от побоев мужа, хочет увести её из дома – в помещичий дом. Жена, обрадовавшись такому предложению, берёт с собою ребёнка; муж, оскорблённый во всех своих правах, вырывает ребёнка из её рук и, в порыве бешенства, убивает его. Затем он убегает в лес. Наезжают следователи. Чиновник от губернатора старается обвиноватить помещика, чиновники от дворянства стараются его от дела отстранить; и те и другие действуют противозаконно. Убийца отдаётся в руки правосудия и всю вину принимает на себя. Его берут под стражу и уводят.

Лица характеризованы верно. Муж – предприимчивый, трудолюбивый торговец, нрава крутого и сурового, вышедший из дома отцовского, чтобы не быть под начальством отца, женившийся против воли невесты, сознающий свои права и свои достоинства, чувствительный к оскорблению и способный к сильным взрывам страсти, так же, как и к некоторого рода раскаянию.

Жена – глупая, вовсе не имеющая сочувствия к мужу и не способная уважать его добрые качества, заведённая в преступную связь без всякой другой причины, кроме нелюбви к мужу и увлечения внешности и волокитством помещика.

Мать – плаксивая баба, признающая виновность дочери, слабо раздражённая её поступком и сильно боящаяся зятя.

Помещик – человек добрый, с чувством чести, но слабый против себя, так же, как и против других, сознающий свою вину и в тоже время неспособный к истинному раскаянию, развратный и пьяный из праздности.

Его зять – предводитель уездный, человек безнравственный, довольно хитрый, неспособный понимать чувства – действительно благородный, но охраняющий приличия и сословные интересы.

Дворянские чиновники – трусливые, бесхарактерные и падкие к деньгам.

Из коронных чиновников – стряпчий, лакомый до взяток, и следователь от губернатора, старающийся преимущественно дать важность следствию, чтобы доказать своё рвение, к тому же плохо знающий законы, своевольный, грубый ко всем и постоянно нарушающий закон при самом следствии.

Бурмистр – негодяй, вор, издавна привыкший потакать страстям помещика и пользоваться его ленью и пороками для угнетения крестьян.

Из прочих лиц, являющихся мимоходом, замечателен только постоянно пьяный старик, бывший когда-то ремесленником в Петербурге, лгун и хвастун.

Все эти характеры верны, просты и хорошо выдержаны.

Речь довольно жива, проста и народна. Крестьянское наречение носит на себе печать какой-то местности и передаёт читателю убеждение, что оно схвачено верно и согласно природе.

Таковы, по моему мнению, достоинства этой драмы, в которой, по-видимому, заключаются все стихии художественного произведения.

С другой стороны нельзя не признать и следующего: женщина, жена крестьянина, около которой собирается всё происшествие, просто дура, не внушающая к себе никакого сочувствия.

Крестьянин, муж её, отталкивает от себя всякое участие зрителя или читателя тем, что сам нисколько не сознаёт нравственных своих отношений к браку и относится к жене просто как к законной и неотъемлемой собственности. Его верность, даже в отсутствии, и уважение к своей семейной или домашней чести лишены всякой внутренней и нравственной основы, и по тому самому являются скорее как отметки в добром аттестате, чем как начало какого бы то ни было действия в нём самом, или сочувствия к нему других.

Таким образом, два главных лица, недостатком в них внутренней жизни, убивают весь интерес драмы.

Верность речи имеет характер чисто внешний. Нет ни одного чувства и ни одного слова, которые определительно можно было бы назвать неверными или неуместными; но зато нет ни одного чувства, ни одного слова, которое бы казалось вырвавшимся из самой жизни или подсказанными ею. Речи кажутся просто записанными из допроса, в котором спрашивали у разных лиц: «что вы тогда-то говорили?» Они отвечают добросовестно, стараясь вспомнить всё, что сказали, даже вспоминают почти все свои слова, и показания их верны; но действительно все эти слова нисколько не похожи на те слова, которые они говорили во время самых происшествий: они холодны и мертвы.

Отношения автора к своей драме кажутся более похожими на отношения дьяка, производившего следствие, чем на отношения художника-творца. Он равнодушен не только к лицам, но и к самому нравственному миру, в котором они движутся, и к самому нравственному вопросу, около которого должен был сосредоточиться весь интерес.

Таким образом, вся драма содержит в себе все стихии художественного произведения и в то же время составлят крайне нехудожественное целое.