Г-н Грановский на возражение моё, напечатанное в Московском Листке, напечатал ответ в Московских Ведомостях.

Ответ его делится на две части: возражение на вводные рассуждения или мнения мои по вопросам историческим и возражение на главные спорные пункты, а именно о движении Бургундов с Майна на Рону и о нравственности Франков.

Рассмотрим сначала первые.

Я сказал, что свидетельство Иорнанда об изгнании Бургундов из области Приэвксинской Гепидами подтверждается Мамертином, современником самому происшествию, и привёл слова Мамертина, где, по моему мнению, Гепиды должны быть подразумеваемы под общим именем Готфов. Г-н Грановский удивляется смелости моей догадки и думает, что при такой смелости всякий вопрос исторически разрешался бы слишком легко. Посмотрим свидетельства Иорнанда и Мамертина.

Мамертин, поздравляя Империю с раздором её врагов, говорит: «Готфы совершенно уничтожают Бургундов, за Бургундов вступаются Алеманны; между тем Тервинги* (*То есть Древляне, прозвище Вест-Готфов, которое они приняли от Древлян, у которых они тогда барствовали, как Ост-Готфы приняли имя Гриутунгов (т. е. Полян) от Полян Приднепровских.), другая часть Готфов* (*Другая часть Готфов: следовательно прежде не о всех Готфах речь, также не о Вест-Готфах, которые отделены самим писателем, и не о далёких Ост-Готфах. Явно, что речь была о Гепидах.), с помощью дружины Тайфасов, нападают на Вандалов и Гепидов». Иорнанд, рассказывая о подвигах Готфов, говорит: «Фастида, царь Гепидов, возбуждая свой народ, расширил войной его грани, уничтожил почти совершенно Бургундов и покорил немало других племён; потом, несправедливо оскорбляя Готфов, нарушил союз единокровности». Далее находим, что Гепиды просили у Готфов земли и вызвали их на бой, вследствие чего и были побеждены царём Остроготою (очевидно вымышленным), под властью которого были и Вест-Готфы (Тервинги).

Во-первых, оба рассказа принадлежат к одной и той же эпохе, сколько можно судить по сбивчивой хронологии Иорнанда. Во-вторых, оба свидетельствуют о гибели Бургундов, вслед за которою произошли междоусобия в племени Готфском. В-третьих, отдельные племена Готфские называются общим именем Готфов (смотри Иорнанда «о последовании времён»), а Гепиды принадлежали к общему Готфскому союзу и по многим свидетельствам считались сначала главою его. Это видно и из имени Гапта, родоначальника Готфов, и из того, что в преданиях Прусские Готфы первоначально являлись под предводительством Гаптов. Сам Иорнанд, вообще предпочитающий Вест и Ост-Готфов Гепидам, указывает на то же, говоря: «Острогота пошёл на бой против Гепидов, дабы они не слишком превозносились» (nenimiijudicarentur). Итак, мы видим, что Готфы, т. е. Гепиды, Вест и Ост-Готфы, составляли общий союз до той эпохи, когда Гепиды, возгордись своей победой, вздумали давать законы всему союзу, весьма ещё твёрдому и священному; ибо мнимый царь Готфов (Острогота) называет эту междоусобную войну жестокою и преступною. Где же сомнение, что под именем Готфов Мамертин понимает союз Готфов под предводительством Гепидов? Где же смелость в догадке? Разве только в том, что учёные Немцы, Миллер или Цейс, или Луден, или кто другой, не заметили тождества в свидетельствах Иорнанда и Мамертина? В этой смелости я прошу извинения у учёных Немцев, которые этого не заметили; впрочем, они понимают права исторической критики, и от их беспристрастного суда я скорее бы ожидал похвалы, чем осуждения.

Далее г-н Грановский считает сомнительным происхождение имени Барнгольм от Бургундов и в этом ссылается на Цейса. Это сомнение, дело чистого произвола, вполне опровергается свидетельством Вульфстана. Описывая королю Альфреду путешествие своё по Балтийскому морю, совершенное в конце IX века, он говорит: «Справа оставили мы Сконег и Фальстер, которые принадлежат Дании, а слева Бургенда-ланд (то же, что̀ гольм), который управляется своим королём; потом далее.... Готаланд». Это свидетельство не допускает никакого сомнения* (*Можно предположить, что имя этих островных Бургендов представляет только случайное сходство с именем древнейших Бургундов; но такое предположение опровергается именем Готаланд и явным параллелизмом островного мира с береговым. Вообще Цейс, важный по сбору материалов, очень слаб как критик. Таково мнение истинных учёных, каковы Миллер и Нейман.).

Далее г-н Грановский находит, что очень трудно понять одно из доказательств, приведённых мною в пользу единоплеменности Бургундов и Готфов. «Принятие Арианства Бургундами, явление непонятное в западной Европе, объясняется только кровным сродством по закону, прекрасно изложенному нашим покойным Венелиным», – сказал я, и кажется, всякий, кто мало-мальски знако́м с историческою критикой, поймёт, почему принятие Арианства в западной Европе, остававшейся в то время верною Никейскому исповеданию (явление, совершенно противоречащее всем другим явлениям обращения Германцев в Христианство на Западе) может быть объяснено только из племенного сродства Бургундов с Арианцами – Готфами.

Вот всё то, что̀ в первой части ответа г-на Грановского подлежит учёному возражению: всё остальное, о сагах, о моей статье в Московском Сборнике и прочее, служит только украшением ответа и может быть оставлено без особого внимания.

Перейдём ко второй части, к главным спорным пунктам: о переходе Бургундов с верховьев Майна на Рону и о нравственном достоинстве Франков.

Г-н Грановский делает очевидную уступку мне насчёт влияния Гуннов на движение Бургундов на Запад, признавая косвенное влияние, но в то же время, отличая его от влияния прямого. Я мог бы довольствоваться такою уступкой, но за всем тем считаю её весьма недостаточною. Переход Бургундов с верховьев Майна к его устью находится, – как я уже сказал, – в явной зависимости от движения Тюрингов, Славян, Свевов, Байеров, Ругиев и других данников Гуннских, которые в начале V века мало-помалу захватывают всю среднюю и южную Германии, вытесняя старожилов. Неужели это явление косвенное? Поэтому большая часть Монгольских завоеваний (и, между прочим, завоевание России) должны быть названы косвенными, так как вся передовая сила Монголов состояла из их подручников, племён Турецких (или Тюркских). Такое мнение имело бы достоинство новости.

Но каково же мнение г-на Грановского о влиянии Гуннов на переход Бургундов от устьев Майна на берега Роны и даже Луары? Я сказал: «Гунны, гроза Германского мира, налетели на Бургундов (тогда ещё живших на среднем Рейне и на устьях Майна) в 450-м или 451-м году и, сокрушили их силу. С тех пор их нет уже ни на Майне, ни на среднем Рейне: они живут на берегах Роны, как подручники Рима. Бежали ли они перед Гуннами? Искали ли они убежища у Римлян, к которым поступали в подручники? Вопрос мой был положителен; посмотрим на ответ. Г-н Грановский говорит, что «мои слова не совсем верны, ибо Бургундское царство пережило Западную Империю». Где же тут ответ или возражение? Положим, что употреблением глагола жить в настоящем времени я ввёл г-на Грановского в ошибку, и он думает, что я считаю Западную Империю существующею до нашего времени, а Бургундов её подручниками: всё таки спрашиваю, где же ответ на вопрос о бегстве Бургундов? Очевидно, влияние Гуннов оказывается совершенно прямым, а ответ г-на Грановского разве только косвенным.

Перейдём к Франкам. Я привёл множество свидетельств из писателей IV и V веков о глубоком нравственном разврате Франков; многих свидетелей я назвал, прибавив, что мог бы ещё привести много других. Я сказал, что эти свидетельства не внушены враждой, ибо в писателях Римских и Византийских находятся похвалы народам, гораздо более вредившим Империи, чем Франки. Я сказал, что это также не пустые риторские фразы, ибо их истина подтверждается позднейшею историей. – Что же отвечает г-н Грановский? «Ему известны, – говорит он, – эти свидетельства и множество других», но ему мои свидетели не нравятся. Один – гнусный и безнравственный ритор, другой – поэт, третий – компилятор (почему компилятор не свидетель в деле современном ему, не совсем ясно). Остаётся один Сальвиан, честный и добросовестный писатель: он мог бы решить вопрос; да к несчастью, он осыпает упрёками всех варваров и, следовательно, не может служить уликою против Франков. Во-первых, один свидетель, как бы он ни был добросовестен, не может решить вопроса; во-вторых, тут опять нет никакого ответа на мои доказательства. Я цитировал не Вописка, не Евмения, не Сальвиана: я цитировал всех и их общее согласие в одном показании. Сальвиан бранит Вандалов; но похвалы Вандалам слышим от других современников и даже от духовенства Африканского, много страдавшего от их фанатического Арианства. Сальвиан и другие не хвалят Готфов, но – сколько похвал тем же Готфам у других писателей, сколько исторических свидетельств в их пользу; какие благородные личности украшают их летопись от Тевдемира и Феодорика до Тотилы и Тело! Сальвиан бранит Гуннов, которых он, вероятно, довольно плохо знал; но его свидетельство опровергается вполне Византийцами, близко знавшими их. Г-н Грановский отрицает ли эти похвалы, или нашёл похвалы Франкам? И то и другое невозможно. Итак, важен не Сальвиан, не Клавдиан, не безымянный панегирист, а важно, – как я говорил, – общее молчание о каких-нибудь добродетелях Франков; важно общее согласие в свидетельствах об их совершенной бессовестности и нравственном разврате, важно согласие этих свидетельств с первыми веками их истории. Вот что имеет значение в глазах критики, вот что неопровержимо. Тут уже не помогут ни перетасовывание чужих слов, ни сравнение противника с Трирским ритором, ни даже остроумная шутка о кондуитных списках народов. Вопрос решается очень просто. Я должен ещё заметить, что равнодушие и пренебрежение к факту нравственному нисколько не доказывает особой строгости в критике фактов существенных: оно показывает только односторонность в суждении и ложное понимание истории; ибо явления жизни нравственной оставляют такие же глубокие следы, как и явления жизни политической.

Вообще о втором ответе г-на Грановского можно сказать, что в нём опять, как и в первом, не было никакого ответа, и я мог бы не возражать; но я должен был сказать несколько слов, потому что г-н Грановский, отступая с поля сражения, ещё отстреливается, по обычаю Парфян. Впрочем, отказываясь от дальнейшей борьбы, он обезоруживает противника, и я отлагаю с истинною радостью оружие, неохотно поднятое мною для собственной обороны.