Напечатано во 2-м выпуске «Русского Архива 1899 года. Изд.
| Monsieur! |
Милостивый Государь! |
| Comme votre journal est de tous les journaux du moment celui qui consacre le plus d’attention aux affaires intérieures de la Russie, peut être ne me refuserez vous pas la faveur d’accorder quelque place à la lettre que je prends la liberié de vous adresser sur ce sujet. |
Ваше издание изо всех изданий наших дней более других уделяет внимания внутренним делам в России. Может быть, вы не откажете мне в одолжении дать место письму по этому предмету, которое я позволяю себе отправить к вам. |
| Il s’opère dans le sein de ma patrie un changement vital; je n’ai pas besoin d’ajouter que je parle de la question de l’émancipation. L’Europe ne peut que suivre avec intérêt les phases par lesquelles doit passer cette question, qui est réellement une question Européenne. L’intérêt est vif: sera-t-il bienveillant? |
В недрах моей родины совершается жизненное преобразование (нет надобности добавлять, что я говорю про освобождение крестьян), и Европа может только с любопытством следить за видоизменениями, через которые должен пройти этот поистине Европейский вопрос. Живое любопытство есть; но будет ли оно доброжелательным? |
| Ce doute devrait paraître bien singulier dans un siѐcle qui se croit (et non tout-à-fait sans raison) arrivé à un assez haut degré de développement intellectuel et social, et cependant ce doute est plus que légitimé par les expressions de quelques journaux lus et estimés du public Européen. |
Такое сомнение может показаться неожиданным в век, считающий себя (и не совсем без основания) достигшим довольно высокой степени духовного и общественного развития; а между тем выражения некоторых изданий, читаемых и уважаемых в Европе, делают более чем законным это сомнение. |
| Nous ne pouvons cependant pas admettre l’idée que la malveillance dont ces journaux (entre autres le Times) se font les organes soit incittés par le désir que manifeste la Russie d’entrer daus une voie plus lagre et plus humaine que celle qu’elle paraissait suivre jusqu ici. Une pareille supposition serait offensante pour la nature humaine, et nous ne voudrions pas calomnier même ceux que se montrent nos ennemis. Il est bien plus simple de croire qui la malveillance en се cas n’est que la suite d’une habitude hostile antérieure à la circonstance qui lui donne occasion de se manifester. Cette hostilité, quoiqu’injuste en elle-même, n’est pas sans justification. |
Однако мы не можем допустить мысли, что недоброжелательство, выразителем которого делаются эти издания (среди них и Times), вызвано открыто выраженным желанием России выступить на путь более широкий и более человеколюбивый, чем тот, по которому, как казалось, она шла до сих пор. Подобное, предположение было бы оскорбительным для самой человеческой природы, а мы не хотели бы клеветать даже на того, кто выступает как наш враг. Гораздо проще поверить, что недоброжелательство, выражаемое в настоящем случае, есть только следствие враждебной привычки, сложившейся раньше тех обстоятельств, которые дали ему случай проявиться. Хотя сама по себе эта враждебность несправедлива, всё же она не без оправданий. |
| Par l’action de différentes causes historiques et de son propre caractère national la Russie est devenue une puissance de tout premier ordre. Son territoire est immense; ses ressources, déjà mises à l’épreuve, sont inе́puisables; celles que l’on peut deviner en elle sont encore bien supérieures; sa voix, toujours importante, a souvent été dе́cisive dans les affaires de l’Europe. En voilà bien assez pour exciter l’envie; car malheuresement l’homme est envieux, soit comme être individual, soit comme être politique. Mais cependant telle est la noblesse de l’âme humaine qu’elle se révolte surtout contre la puissance matérielle quand elle n’est pas accompagnée et pour ainsi dire sanctifiée par une certaine préeminence morale; or, la Russie, supérieure à presque tous les autres pays de l’Europe par sa force matérielle, ne parnît pas même avoir droit à la force morale: car elle est un pays à l’esclave. Un sentiment hostile à son égard me paraît donc assez naturel chez les étrangers. |
Под влиянием различных исторических причин и собственных народных особенностей, России стала одной из самых первостепенных держав: её земельные владения необъятны: её средства, уже подвергавшиеся испытанию, неистощимы; то, что̀ таится в ней, как можно угадывать, ещё значительнее; её голос, всегда имеющий значение, не раз был решающим в Европейских делах. Вот уже и совершенно достаточно причин, чтобы возбудить зависть; ибо, к сожалению, человек завистлив и как существо личное и как существо общественное. Несмотря на это, таково благородство человеческой души, что оно особенно возмущается против могущества внешней силы, когда оно не сопровождается и, так сказать, не освящается некоторым нравственным превосходством. Россия эта, внешними силами превосходящая едва ли не все другие Европейские страны, как казалось, даже не имела права на нравственное значение: она была страна рабовладельческая. Таким образом, мне кажется совершенно естественным враждебное чувство, питаемое к ней иноземцами. |
| Je sais bien qu’on a prétendu que le nom de pays à l’esclave ne lui va pas et que le servage légal qu’elle admet jusqu’à présent n’est pas l’esclavage. Je l’admets, je sais que le servage est fort différent de l’esclavage et pourait à la rigueur être deféndu par les raisons plausibles; mais je soutiens aussi que le servage de nos paysans retombe dans l’esclavage par ses conséquences inévitables que la loi a été obligée de tolérer et de sanctionner, et bien plus encore par celle que la loi ne peut ni atteindre ni réprimer et qui par là sont devenues parties integrantes du droit coutumier. |
Я хорошо знаю, что некоторые утверждали, будто ей не идёт название рабовладельческой страны; что до сих пор законом допускаемое в ней крепостничество не есть рабовладение. Я признаю это; я знаю, что крепостное состояние сильно отличается от рабства, и что, придерживаясь строгого смысла законов, можно его защищать благовидными доводами. Но я утверждаю также, что крепостное состояние наших крестьян превращается в рабство по неизбежно вытекающим последствиям, которым должен был допустить и даже утвердить закон, или, более того, которые закон не может ни выследить, ни обуздать и которые через то сделались составными частями обычного права. |
|