Напечатано в Москвитянине 1845 г., кн. 2.

Всякого рода охоту Англичане называют спорт. Охота с собаками, с ружьём, с птицею, ловля зайца, волка, льва, слона, бабочки, ловля удочкой или неводом, багром или острогою, ловля гольца́ или кита, всё это спорт. Кулачный бой и скороходство, борьба и плавание, состязание между скакунами, рысаками, петухами, лодками, яхтами и другие – всё это также предметы спорта (охоты), и каждый спорт имеет своих известных покровителей во всех сословиях, от короля до простого арендатора, своих героев, свою науку. Важность, с которою Англичане говорят об охоте, сильное участие, которое она возбуждает, огромность сумм, ежегодно употребляемых для её усовершенствования и поддержания, почти невероятны. Им удивляются все путешественники, особенно же учёные и степенные Немцы; они не могут понять, как такой умный народ может заниматься такими пустяками, и такой расчётливый народ может позволять себе такие бесполезные расходы. Министр занимается соколом или петухом, целый университет – святилище всякой мудрости и знания – вступает в состязание с другим университетом, или с городом, или с обществом не о том, кто может представить учёнейшего мужа, а о том, кто может представить лучшую лодку и лучших лодочников. Это просто непонятно, это merkwürdig, это необъяснимо, необъяснимо даже по-немецки, что̀ значит во сто раз необъяснимее, чем на всяком другом языке.

Была и у нас в старину охота, хотя конечно не до такой степени усовершенствованная или развитая, как в Англии, но может быть такая же разнообразная и затейливая, может быть выказывавшая ещё более избыток смелости и силы народной: ну да о старине говорить нечего, – была да быльём поросла. Уцелела ещё от неё кое-где полевая охота с собаками, да и о той говорить почти стыдно. Все двигатели нашего просвещения, от Северной Пчелы до серопечатных Московских романов, восстают против неё; все люди высшего образования, от столичного чиновника до уездной барышни, говорят о ней с презрением. Огромное развитие наших познаний, наших умственных и духовных сил убило в нас всякое сочувствие к пошлым забавам наших предков. Англия, не дошедши до такого просвещения, позволяет себе ещё забавляться ими.

Впрочем, так как между разными плодами нашего новейшего просвещения кое-где выросла и англомания, мы позволим себе иногда сказать несколько слов об охоте, разумеется, называя её иностранным (следовательно, более благородным) именем: спорт. Кое-где у нас были печатаны описания Английской полевой охоты и теоретические статьи о ней; но так как теория остаётся всегда неясною, без практических примеров, то прилагаем перевод из Английского охотничьего журнала и прибавляем примечания для соображения наших местных охотников.

«В Четверг, 14 Ноября, стая лорда Джифорда собралась в Кемпсфорде; но так как окружные места были поняты водой, пришлось подняться в гору и выбрать место около Фурзли-Гила. Собак кинули в островок подле этого пресловутого места, и тотчас после напуска вся стая заварила во все голоса, попав на след необыкновенно дикой и быстрой лисицы, такой, какая редко попадается охотнику. Как только отозвались гончие, зверь бросился в поле; сперва направился он в островок Ледиламб, но укрыться не мог: стая пронеслась сквозь этот островок, через дорогу, через другой островок Голиком-Лииз со страшною быстротой. В это время гоньба была так быстра, что не было возможности никому из охотников удержаться при стае, и когда собаки поравнялись с Квениктоном, при них уже никого не было. Размякшая почва, разумеется, также задерживала лошадей и давала против них выгоду собакам; но так как стая несколько замялась на дороге подле Квениктона, передовые охотники могли к ней подоспеть. Скоро после она напала опять на след, и усталые лошади не успели вздохнуть. Лисица ударилась влево по направлению к Реди-Токен, оставляя Шар-Боро на правой стороне, и все полагали, что она бросится в островок около Бибори, но она своротила ещё налево и понеслась полями к Амблинктонской роще. Лорд Джифорд и ещё человека два старались поспевать за гоньбой, но остановлены были разливом речки и принуждены дать крюка, разумеется, к крайнему своему прискорбию, потому что с усталыми лошадьми и с такими поратыми собаками, которые вели во все лопатки, самая маленькая остановка была уже важна. В эту минуту три собаки оторвались далеко вперёд от стаи по лисе, а стая значительно отстала. Причина этого неизвестна, но полагают, что три передние собаки перекинулись по следу через забор, а между тем остальные понеслись по другой стороне, а справить их во время было некому. Три передние собаки повели прямиком к Шар-Бороскому парку, стая за ними, и при стае сам лорд Джифорд, первый выжлятник Грант, и ещё несколько удальцов. Времени, от натёка до этого места прошло ровно час. Тут подвернулась свежая лисица, и за нею увязалась вся стая, которую охотники сбили около Шар-Бороского парка, а три передние гонца продолжали вести по первой лисице, но загнать её уже не могли. Так спасся этот лихой зверь, доставивший одно из самых отличных полей, какое когда-либо и где-либо было. Лисица отличная, и мы надеемся, что она даст такую же породу для будущих охотников. Местность была превосходная: почти везде гладь, широкие поля; и единственное непреодолимое затруднение встретилось только подле Амблинктонской рощи, где охотники поневоле свернули с направления, по которому гнала стая. Все лошади, которые хотели поспеть за стаей, были решительно уничтожены. За всем тем мы должны сказать, что караковая лошадь под выжлятником Грантом оказала необычайную резвость».

Вот ещё отрывок из другого описания: «В следующий Вторник, Ноября 26 дня, стая графа Фиц-Гардинга отлично охотилась в Старском лесу. Трудно было тут ожидать хорошего поля, и, разумеется, удовольствие в этом случае, как и всегда, было тем живее, чем неожиданнее. Огромное лесное пространство, заключающее в себе леса Чедворские, Витингтонский и Старский, не подаёт большой надежды на весёлую гоньбу; таково, по крайней мере, мнение всех тех, которые считают, что кроме открытого поля нигде потешиться нельзя, а конечно девяносто человек из ста так думают», и проч. и проч.

На суждение наших читателей и знатоков предлагаем следующие выводы из переведённых нами отрывков.

Во-первых, притязания некоторых коннозаводчиков, равняющих быстроту лошади с быстротой борзой собаки, становятся несколько сомнительными и подвергаются обвинению в хвастовстве, когда Англия, классическая земля теперешних скакунов, признаёт, что кровные лошади не могут поспевать по гладкому месту за доброю стаей гончих; а известно, что самая поратая гончая всё-таки тупее самой тупой борзо́й.

Во-вторых, что Англичане стараются охотиться с гончими как можно более в открытых местах; следовательно, дорожат в гончих особенно поратостью и не могут развивать в своих гончих той тонкости и верности чутья, которые необходимы в наших лесных местах.

В-третьих, словесные и даже печатные уверения о том, будто бы Английская стая может без подстав загонять матерого волка, не заслуживают никакого доверия. Мы видим, что нередко и лисица уходит в Англии от самых отличных стай, а всякий охотник знает, сколько она тупее и сто́мчивее волка. Конечно, случается, что и не с Английскою стаей удаётся загнать волка и даже матерого; но тогда, можно сказать, наверное, что это был или перестарок, или сытый, или больной зверь.

Наконец, хотя поратость Английских гончих и их превосходство в этом отношении перед всеми другими не подвергаются никакому сомнению, хотя они, бесспорно, могут составить отличные стаи для степных мест; очевидно, что они не могут никогда служить основой для стай, назначенных к гоньбе в средней и довольно лесистой полосе России. Одно дело заганивать лисицу по открытым полям, в которых главным камнем преткновения служит какая-нибудь водосточная канавка, обсаженная частым ивняком, или по чистым островочкам, в которых вырезан всякий лишний прутик, – и другое дело гонять по нашим большим площадям, по дебрям и трущобам, по частому берёзовому молодятнику с подседом ельника и можжевельника, в котором лисица пролезает как по подземелью, а собака еле может продраться. Английская порода не на то выращена, и не те в ней развиты способности. Можно допустить её, как примесь, увеличивающую поратость наших гончих, но бесспорно лучшею основою для стай в средней России будет служить Костромская порода, соединяющая необычайное мастерство, привязчивость и верность чутья с отличными ногами. Может быть, многим охотникам не известно, что наша Костромская порода, тому ещё лет 40 (ка́к теперь, не знаю), особенно, выкармливалась Татарами в Нижегородской и Казанской губерниях, и что она ведёт своё начало от серой желтоподпалой гончей Сибирской. Эта же порода служила основанием славной породе Французских гончих, известных под именем chien de greffier, которые ведут своё начало также от серых желтоподпалых гончих, присланных в подарок внуком Чингисхана Французскому королю Людовику Благочестивому.

Нашим охотникам не мешает также знать, что в Костромской и Вологодской губерниях, ещё недавно (тому не более лет 20), были целые стаи собак, которыми в старину очень дорожили на Западе, но которые там давно перевелись, именно собак из породы Святого Губерта, может быть, известной нашим читателям по Вальтер-Скотту. Эта порода отличных, хотя несколько пеших красногонов, была или белая, или чёрная без отметин, и превосходила все остальные ростом, силою, верностью чутья, звонкостью голоса густого с заливом и необыкновенною красотою. Мне ещё случилось видеть такую собаку в гоньбе в стае, смешанной с Английскою породой и поэтому несколько проносливой. Шумило никогда не вёл передом, но справлял превосходно и славился тем, что в одиночку брался с волком.

Статья, переведённая нами из Английского журнала, доказывает, что у всех Английских охотников находятся подробные карты всех лучших полевых мест в Англии: этим объясняется занимательность такого подробного описания поля, с обозначением всех урочищ. Поневоле улыбнёшься, когда подумаешь, как трудно было бы разрешить такую задачу в нашей бесконечной Руси.

Вот ещё перевод статьи о борзых собаках.

«Мороз, который наступил очень рано и продолжался очень долго, не подавал большой надежды на удачную садку в Ламбурне; от этого съезд был небольшой. К счастью, 16-го числа была оттепель, и земля отошла; можно было 17-го числа начать садки на золотой кубок и ещё на два другие приза. 17-го и 18 числа был необычайно густой туман, но он садке не помешал, и судья г. Никольсон держался так близко к собакам, что ни разу их с виду не терял и мог постоянно произносить приговор. 19-го числа утро было ясное без морозу, и садка была необыкновенно весела и удачна. Попадались русаки отличной резвости, так что Биль-Скотт и Фрайтенем, пущенные на второй приз, стали, не угнав ни разу зайца, а он продолжал бежать свежехонек как с логова. Не хуже этого попался русак Федерсу и Брилианту, пущенным на золотой кубок: эти собаки славятся резвостью и силой, и Федерс доказал своё достоинство, взял золотой кубок, а между тем русак ушёл без угонки»...

«Русаков посажено много, а затравлено мало. Это делает честь хорошей выкормке»^* (* А по нашему не делает большой чести резвости собак.).

«Г. Флечера Эмпрес оскакала собаку г. Паркинсона той же клички; г. Матюса Брилиант оскакал г. Джонсева Джима; г. Пальмера Персеверанс оскакал г. Этваля Эмпресу; г. Паркинсона Пират оскакал г. Крюскина Наша;. г.. Фоллеса Федерс оскакал г. Регента Рега; г. Миллера По̀ли оскакал г. Дафни Дунсфорфа; г. Этваля Винор оскакал г. Виндама собаку той же клички; г. Лоренса Леда оскакала г. Блаксмитс-Дотер. Больса. Пересадка: Брилиант оскакивает Эмпреса, Персеверанс оскакивает Пирата, Федерс оскакивает Поли, Винор оскакивает Леду. Вторая пересадка: Винор оскакивает Персеверанса, Федерс оскакивает Брилианта. Решительная садка: Федерс оскакивает Винора».

Мы это выписали для того только, чтобы показать, каков порядок садки в Англии: он, как видно, более похож на порядок рысистого бега, где пускаются две или три лошади вдруг, чем на порядок скачки, в которой пускается вдруг неопределённое число лошадей. Впрочем, из сделанных нами выписок можно уже решительно видеть, как неосновательно мнение некоторых приверженцев всего чужого, будто Английская борзая превосходит наши доморощенные породы и соединяет в себе в ровной степени прыткость и силу. Как бы ни было велико расстояние, в котором сажали зайцев (а оно не могло быть слишком велико при тумане); как бы ни были резвы русаки (а известно, что наши степнячки далеко превосходят быстротою всех других русаков), спрашивается: слыханное ли дело, чтобы свора Крымаков, приведённых на садку, стала вполне, не доскакав русака? Положим, что русак может уйти; но собака стала! и по чернотропу! и по мягкой земле! и эта собака была из первых на втором призе; а та, которая выиграла первый приз, прогнала русака без угонки. Очевидно после этого, что Английские борзые не могут иметь даже и притязания равняться с нашими Горскими или Крымками в силе. Что же касается до прыткости, то её трудно узнать на садке; но тоже и трудно её предполагать в собаке, которая проглядела русака без угонки. Мы не имеем нисколько намерения выставлять Английскую породу борзых, как породу, не заслуживающую никакого внимания. Она имеет свои добрые качества; она может быть полезна в помеси, чтобы исправить некоторые пороки наших доморощенных пород; она увёртлива на угонках, довольно красива, отличается иногда полнотою чёрных мяс и тетивою; но почти никогда не имеет хороших рёбр, как следует, до локотков, и редко имеет хорошую степь, т. е. совсем без переслежины; наконец, она далеко уступает прыткостью и даже красотою склада нашей густопсовой, силою и крепостью ног с Крымаком даже не может тянуться. Кажется, вообще можно сказать, что, имея дома такие отличные породы и с такими разнообразными достоинствами, как густопсовую с её разными оттенками, клоками (которые мы также причисляем к густопсовой), бурдастыми и прибурдями, и Горскую с её бесконечным разнообразием, нам не для чего искать породы заграничной, и что искусный охотник может составить помеси, соединяющие в себе все возможные совершенства борзой собаки. Но для этого надобно бы ввести два обычая:

1. Призовые садки. Их в Англии более сотни; многие призы выше двух тысяч рублей кроме закладов, а вся оборотная сумма на несколько сот тысяч.

2. Не презирать всего своего и не кланяться всему чужому, что за нами водится не в одной только псовой охоте, а и во многих других случаях.

У нас каждый охотник предоставлен своему собственному произволу, а что ещё хуже – своему собственному самолюбию, которое его уверяет, что в целом мире нет собак резвее его своры, и первая собака, которая её оскачет, уже кажется ему чудом. От этого у нас перераживаются породы, да и самое знание дела не может развиться у охотников так, как бы следовало. Каковы бы были познания коннозаводчика, который кроме своего завода ничего ни видал? В прежнее время, когда Русские помещики жили побольше в деревне, когда разные степени просвещения и богатства не клали ещё таких резких преград между людьми, съезды полевые, в которых нередко собиралось по 20 и 30 свор, заменяли отчасти правильную садку и служили к улучшению псовой охоты. Эти съезды уже сделались невозможными с тех пор, как мы подвинулись в просвещении; с тех пор, как всякий образованный человек углубился в учёное и плодотворное созерцание иностранных журналов и романов, а всякий богатый человек углубился в созерцание своего собственного величия, и никто уже не хочет замарать своего ума – соприкосновением с менее очищенными понятиями, а дома своего присутствием неравных ему гостей. Теперь очевидно одни только правильные призовые садки могут ещё служить к поддержанию и усовершенствованию наших борзых пород и к сохранению нашей старинной охоты, если ей суждено устоять против громадного развития нашей образованности. Англия в этом деле достигла некоторого совершенства, хотя имела только одну породу, и то довольно посредственную; а наши ревностные Англоманы рады радёхоньки пользоваться плодами чужих трудов и чужого знания и отзываться с величественным презрением о домашних богатствах, с которыми справиться сами не умеют.

Впрочем, до́лжно заметить, что так называемая Английская порода совсем не принадлежит Англии. В древних памятниках изображение борзой с острыми ушами, откинутыми назад, сопровождает всегда Диану, богиню звероловства, и то же самое изображение повторяется во многих древних барельефах и статуях, то отдельно, то в охотничьих группах. Вся эта порода ведёт своё начало из южной Греции, или, по крайней мере, там была первоначально усовершенствована. Римляне называли её Лакон, вероятно по имени Лаконийской области, если только это не испорченное имя, происходящее от лагос (заяц). Они же её и развели во всей области, им подвластной, от Гибралтарского пролива до середины Германии и горной Шотландии. Эта порода была в большой чести и в эпоху средних веков. Борзая, так же как и сокол, не могла принадлежать вассалам и вообще никому, кроме чистородных и чистокровных рыцарей; за то она тешила их в продолжение их жизненного поприща и часто, изваянная из камня, ложилась на их великолепную могилу. Вместе с рыцарством распространилась она и за пределы Римского мира по всем областям, населённым Германо-Романским племенем. Впрочем, Ирландия, долго жившая самобытною жизнью, имела свою породу теперь едва ли уже не погибших борзых.

Труднее сказать, где начало породы, которую мы называем Крымскою или Горскою и которая отличается длинными и висячими ушами, похожими на уши гончих и лягавых собак. Эта порода очевидно степная; она уступает другим в прыткости на коротке, но отличается необычайною, неутомимою силою. Самые чистые её приметы находятся и до сих пор в Аравии; пределы её соответствуют пределам Магометанского мира: поэтому позволительно думать, что и колыбель её была в старину там же, где колыбель Магометанства. Аравитянин-завоеватель никогда не забывал своей родины. На край мира переносил он всё, чем дорожил в своей родимой пустыне: и быстрого коня, которым усовершенствованы все породы конские, и свою неутомимую борзую. Вероятно, вислоухая Аравийская собака, всегда сопровождавшая своего господина, грызлась с востроухою Римскою собакою на полях Пуатьерских, в то время, как боевой молот Немца Карла спорил с кривою саблею Абдер-Рахмана о том, кому владеть Францией. Победитель Аравитянина, Турок, взял от него и собаку борзую вместе с Исламизмом и развёл её далеко и широко по земному шару; но почти везде в завоёванных областях видны ещё следы прежних пород, изменивших чистоту степной собаки. К этим признакам помеси относим мы ухо с париком, ухо с подпорцем, псовину на правиле, прибурдь и т. д. На Кавказе, в самой глубине его горных долин, уцелела ещё отчасти старая порода, нисколько не похожая на так называемую Горскую борзую. Собаки Термигойцев отличаются резко от всех других псовиною, шириной оклада и приподнятыми кверху ушами. По крайней мере, таково свидетельство Кавказских жителей.

Точно так же, как граница Римского или Германо-Романского мира определяется борзыми с острыми, назад опрокинутыми ушами, а мир Ислама вислоухими, так и мир Славянский может гордиться своею самобытною породою. Густопсовая принадлежит, очевидно области лесной, она уступает своим соперницам в силе, т. е. в дальней доскачке, но далеко превосходит их своею почти баснословною прыткостью на коротке; она рослее, гораздо красивее, несравненно сильнее в боевой схватке, злобнее на дикого зверя и в то же время послушнее. Её отличительные признаки: длинная густая и мягкая псовина, длинный, сухой и необыкновенно складный щипец; наконец, прямое ухо, поднятое кверху, как будто на стороже, ухо по пословице: «держи ухо востро». Вам надобно дорожить такою прекрасною и чисто домашнею породою, с таким прекрасным складом и с такими умными ушами.

Мы надеемся, что охотники примут благосклонно эти примечания на статьи Английского охотничьего журнала, а остальные читатели не отвергнут нашей исторической догадки, потому только, что она основана на псовой охоте.