Мм. гг., в первый раз в нынешнем году имея честь председательствовать в публичном заседании нашего Общества, считаю небесполезным оглянуться на явления, которыми ознаменовалась в прошлом году деятельность Русского слова.

Добром и злом помянётся прошлый 1859 год. Когда я говорю злом, то уверен, что каждый из наших слушателей немедленно уже вспомнил о горестной потере, понесённой нашей словесностью в лице Сергея Тимофеевича Аксакова. Его место в художестве отчасти уже признано; но его значение в истории Русского слова, думаю, не всеми ещё сознано. Мужественная простота его языка с каждым днём будет более и более оценена и будет более и более действовать на Русских писателей. В скором времени надеемся мы видеть переводы из древних, в которых простая Русская речь передаст и живость, и изящество речи аттической. Я глубоко убеждён, что этот шаг, от которого можно ожидать дальнейших и прекрасных плодов, совершится опять под влиянием движения, данного этим нашим незабвенным художником. Были попытки, была даже как будто какая-то школа, старавшаяся изгнать язык книжный и заменить его простотой нашего общественного разговорного языка; но эта простота не имеет ничего общего с тою, о которой я говорю. Общественно-разговорный язык также чужд истинно Русской речи, как и книжный, даже более, и сверх того, он не имеет ни той твёрдости, ни той определённости, к которой стремился и которой иногда достигал книжный язык. Временная попытка обратить общественный разговор в письменную Русскую речь, к счастью, останется бесплодною так же, как и все попытки так называемого общества наложить свой характер на то великое целое, которого оно составляет малую часть. Глубокое чувство истинной Русской речи составляет особенный характер языка в произведениях С.Т. Аксакова, и оно-то, пробудив в нас несколько заглохшее сочувствие к этой речи, сулит нашей словесности лучшее будущее. Смерть, которую я осмелюсь назвать слишком раннею, несмотря на лета покойного С. Т., прекратила его личную деятельность; но я твёрдо уверен, что эта деятельность отразится на всей нашей словесности и внесет в неё живую и животворную стихию.

К счастью, не злом одним можем мы упомянуть прошлый год. Он вывел на поприще нашей словесности новый блестящий талант в повествовательном роде. Никогда, может быть, со времени нашего бессмертного Гоголя, не видели мы такой светлой фантазии, такого глубокого чувства, такой художественной истины в вымысле, как в произведениях, подписанных именем г-жи Кохановской. А её печатанные статьи о Пушкине и о критике одной из её же повестей доказывают, что в её художественных произведениях мы видим не простые и, так сказать, дико растущие плоды творчества, но произведения сильного художественного таланта, постоянно направляемого и оберегаемого тонким и строгим анализом. Многого можно ожидать от соединения таких двух замечательных способностей.

Поэт, уже давно известный Русским читателям, г. Полонский, обогатил прошлого года нашу словесность новою поэмою, шутливым эпосом, в котором игра и жизнь детского воображения так искусно и непринуждённо скрывают под цветами поэзии ироническую, но не бесчувственную наблюдательность, что мы можем смело признать это произведение за одно из тех, которых временный успех есть только начало твёрдой и непреходящей славы. Я не думаю, мм. гг., чтобы иностранные литературы могли представить в этом роде много таких произведений, которые можно было бы поставить выше «Кузнечика» г-на Полонского.

Не упоминаю о нескольких мелких стихотворениях, явившихся тоже в течение прошлого года, произведениях разных авторов, с разными достоинствами. Они принесли свою долю в сокровищницу нашего Русского слова, но упоминать о них в подробности считаю ненужным.

Русская проза обогатилась в прошлом году многими занимательными произведениями. Кроме г-жи Кохановской, явились у нас весьма замечательные произведения писателей уже известных. «Обломов» внёс даже в наш разговорный язык новое выразительное слово обломовщины и тем самым доказал своё художественное достоинство. «Дворянское Гнездо», глубоко обдуманная повесть, прибавило новый блеск имени, уже всеми нами любимому. К прошлому же году можем мы причислить роман г. Писемского, «Тысяча Душ», появившийся отдельно в начале прошлого года. Как бы мы ни судили об этом произведении, самое множество критик, которым оно подало повод, и самое разномыслие о нём, ставят его в число замечательных явлений. Не называю многих других повестей, не лишённых, впрочем, художественного таланта. – Менее счастлива была словесность драматическая. За весьма немногими исключениями, принадлежащими г. Островскому, можно сказать, что театр более прославился торжествами хореографии, чем произведениями человеческого слова.

В области языкознания прошлый год видел продолжение всем известного труда г. Востокова; в этнографии – превосходные исследования г. Гильфердинга о наших южных братьях и г. Ламанского о Славянах в Малой Азии, Африке и Испании; в истории – продолжение труда г. Соловьёва, Норманский период г. Погодина, плод многих и строгих трудов, которых дальнейшего развития ожидает наука. Явились также многие частные и любопытные исследования об отдельных исторических и общественных вопросах. Из этих исследований некоторые сделаются, со временем, настольными книгами для истинных учёных. Отдельное появление истории Хмельницкого и Стеньки Разина г. Костомарова заслуживает также быть упомянутым. Наконец, смело можно сказать, что появление шестого тома Устрялова и вызванные им критики составят эпоху весьма важную в нашем понимании Петровского времени.

Богаче самих исторических произведений был в прошлом году отдел отысканных и изданных памятников. Между ними, без сомнения, первое место принадлежит памятнику, изданному нашим сочленом, г. Безсоновым. Писанный во время царя Алексея Михайловича Славянином, гостившим и терпевшим невзгоду у нас, он свидетельствует о тех вопросах, которые уже ходили в Русском обществе ещё до Петра. В нём слышна будущая реформа, хотя вовсе не та, которую осуществила история; в нём обличается ложное мнение тех из наших современников, которые готовы утверждать, что тупой и мёртвый застой был характеристикою Русской земли в до-Петровское время. Требование новой жизни и крепкой государственной организации соединяется в нём с глубокою враждой ко всему иноземному, но, к несчастию, также с непониманием наших истинно Русских начал. Чему бы мы ни приписывали последнее обстоятельство, – тому ли, что писавший был сам человек не Русский, тому ли, что уже тогда служилое сословие утратило истинное разумение народной жизни, – факт этот весьма многозначителен. Более же всего этот памятник поучителен тем, что он показывает, как далеко в истории таятся корни того, что мы привыкли называть Панславизмом или, разумнее, Славянолюбием, получившим у нас не совсем дружелюбное название Славянофильства, от которого, впрочем, не отказываются его сторонники. Как бы то ни было, памятник, изданный г. Безсоновым, так же важен в отношении к умственной жизни России, как Записки Кошихина к жизни административной и государственной.

Записки Марковича открыли нам много неизвестного в летописаниях Малороссии. В отношении же новейшего времени приобрели мы истинное сокровище в Записках Державина; к ним до́лжно присоединить Записки Энгельгардта, отрывки Щербатова, сведения довольно полные о Дашковой, о Новикове, о Сперанском, о загадочной княжне Таракановой, и много других исторических памятников, более или менее важных, напечатанных в повременных изданиях, а особенно в Трудах Общества Истории и Древностей Российских. История наша всё более и более разоблачается, и даже в отношении к последнему времени можно сказать, что нет тайны, которая не сделалась бы явною. Так и следует быть, ибо истина требует света.

Значительная, может быть слишком значительная, часть нашей словесности поглощается журналистикой. Прошлый год увидел появление многих новых журналов. Из них первое место, бесспорно, принадлежит Вестнику Промышленности, изданию, которое и созидает, и образует для себя целый круг читателей серьёзных, деловых, которого значение должно увеличиваться с каждым днём. Журнал Русское Слово, не по объёму только, занял, кажется, первое место между журналами Петербургскими. Но не всем новым повременным изданиям посчастливилось. Одно из них, может быть более всех подававшее надежд, вышло не с попутным ветром в море: корабль потерпел крушение у самой пристани*. (*Парус И.С. Аксакова.)

Некоторые другие издания остановились также, или вследствие воли редакторов, или по обстоятельствам, от них не зависящим. К концу года прекратилось повременное издание бесспорно самое серьёзное изо всех, поднимавшее немало литературных бурь, верно служившее своему направлению, для которого, так сказать, оно завоевало право гражданства. Прекращение этого издания вызвало выражение сожаления и сочувствия даже от многих его противников, и эта черта приносит некоторую честь нашей литературе. Жалок тот, кто так мало сознаёт в себе достоинства, что не может отдать справедливости другому только потому, что он его противник.

Но деятельность повременных изданий у нас не прекратилась: к концу года уже объявлены были, а теперь уже и явились, многие новые журналы, о которых ещё говорить нечего. Заметим только и заметим с удовольствием, с радостью, что особенное оживление, по изданиям повременным, видно в высшей изо всех областей человеческого слова, области духовной. Явление это – явление утешительное. Его причины, без сомнения, надобно искать в потребности, которую чувствовали все уже давно; но потребность эта сделалась необходимостью с тех пор, как узнали, что границы России далеко ещё не суть границы Русского слова и Русского книгопечатания. – Собирая в один итог всю словесную деятельность прошлого года, мы, кажется, должны прийти к тому заключению, что хотя он не был ознаменован редкими и великими явлениями словесности, но не был он заклеймён и скудостью; сказать яснее выражением статистики: он принадлежит к среднеурожайным годам, о которых всегда можно вспомнить с удовольствием. Но перечень печатных изданий не обнимает всей словесной деятельности прошлого года. 1859 год был особенно богат явлениями непечатанными и даже неписанными. Почти во всех Русских губерниях раздавались речи, вызванные величайшим из всех современных вопросов, вопросом, которого важность не вполне ещё оценена, ибо немногие догадываются, что форма его разрешения будет иметь значение всемирное. Те речи, которые им вызваны, не назначались к печати, а люди, произносившие их, не просились в ораторы; но в слове слышен был голос серьёзный, голос расчётов и соображений, голос убеждений, а иногда и страсти (ибо, к счастью или несчастью, без страсти человек быть не может). Этим словом пробуждалось сознание, уяснялась мысль, призывался ум к деятельности. Многие, без сомнения, из моих слушателей помнят те громкие восторги большинства, ту меткую, твёрдую, горячую или ироническую защиту меньшинства в тех губерниях, где им пришлось быть свидетелями борьбы. Всего этого мы забывать не должны: да будет позволено приветствовать этих отсутствующих, а может быть и присутствующих, собратий наших, стоявших словом за дело собратий, не искавших ни известности, ни славы, но трудившихся на одном поприще с нами, часто с блистательным искусством.

От обзора словесности перехожу к краткой истории нашего Общества. Вам известны, мм. гг., наши заседания частные и заседания публичные, и то радушное и тёплое сочувствию, которыми Москва встретила наши первые шаги. Приступая к изданию наших трудов, мы полагали, что имеем право печатать их за нашею собственною цензурою. Причины этого убеждения всем известны из печатных наших протоколов, но об этом праве поднят был вопрос, для нас неожиданный. Решение Главного Цензурного Комитета было не в нашу пользу. Общество обратилось со всеподданнейшею просьбою, подписанною почти всеми наличными в Москве членами, к Государю Императору; но окончательно г. министр просвещения, отношением от 18 Января, уведомил нас, что Государь Император признал нашу просьбу не подлежащею удовлетворению. Я представил Обществу в заседании отношение г. министра, содержащее решение нашего дела; оно внесено в наш протокол к исполнению. Итак, дело кончено, и Обществу предстоит только обсудить, найдёт ли оно, при новых условиях, полезным и удобным печатание своих Трудов.

От перечня явлений литературной жизни я перехожу к самой области, к которой они принадлежат – к гласности. Известно вам, как недавно получила она у нас больший простор. По-видимому, такая перемена должна была встретить общее одобрение, ибо расширение прав всех есть расширение прав каждого; но не так было на деле. Причина тому очень проста. В обществе всякая перемена причиняет всегда какой-то невольный страх. Со старым, уже известным, свыклись; новое ещё не изведано и пугает, как всё неизвестное. Я думаю, что много есть доброго в этом естественном опасении перед всякою новизной, несмотря на то, что оно представляется иногда в виде несколько смешном. Как бы то ни было, я говорю всем известное, утверждая, что расширение гласности встречено было далеко не общим сочувствием. Благоразумная перемена не могла, однако, со временем не приобрести в свою пользу общественного мнения. Так и случилось. Я не думаю, чтобы словесность воспользовалась гласностью вполне с тем достоинством и разумом, которого можно бы от неё желать, и всякий из нас может, вероятно, вспомнить такие явления, которые могли бы обесчестить самую гласность. За всем тем, именно в течение прошлого года произошла значительная перемена. Огромное большинство, ещё в конце третьего года вопиявшее против расширяющейся свободы слова, теперь желает и просит её. Это выразилось ещё больше в губерниях, чем в столицах; но и в этом случае, радуясь перемене, мы не должны себя обманывать. Нет сомнения, что некоторые, некогда защитники гласности, теперь выказывают к ней какое-то неблаговоление. Можно бы подумать, что у нас к гласности делаются особенно склонными все те, которые, по выражению Петра I, «не в авантаже обретаются», а что те, которые надеются свою мысль провести без гласности, охотно без неё обходятся. Поневоле приходит желание спросить у Всероссийского общества: во что оно верит, и верит ли оно во что-нибудь искренно? За всем тем, нельзя не заметить некоторого успеха и, как я уже сказал, именно в прошлом году. Счастлив он был для нас в отношении государственном. На Юге побеждён неприятель, долго утомлявший наше войско. Сломана преграда, долго останавливавшая развитие благосостояния в лучших Русских областях. Кажется мне, что и внутри нас нанесён удар другому, более опасному неприятелю, надломлена преграда, ещё больше мешавшая нашему развитию: этот неприятель, эта преграда – наше равнодушие, или, так сказать, наша сонливость в деле общественном. Знаю, что сделано ещё немного, знаю, что вовсе не нанесено удара другому, ещё более опасному неприятелю – нашему равнодушию в деле собственного воспитания; но есть уже видимый успех в сочувствии к общему делу. Его отрицать нельзя, и этим успехом мы обязаны подвижникам слова.

Поэт сказал:

Благословенны те мгновенья,

Когда, в виду грядущих лет,

Пред фимиамом вдохновенья

Священнодействует поэт.

Он говорит о поэзии. Я думаю, что некоторое благоговейное почтение нужно и всякому человеку, когда он служит слову и словом. Мм. гг., тот, кто служит слову, служит величайшему из всечеловеческих дел.