* Напечатано было отдельною книжкой в Лейпциге, в 1860 году, с Сербским переводом, незадолго до кончины А.С. Хомякова. Это последний завет его не только единоплеменникам Сербам, но и соотечественникам Русским. Изд.

Много получили вы, братья, милостей от Господа Бога в последние годы: свободу от нестерпимого ига народа дикого и неверного, самостоятельность и самобытность в делах общественных, возможность мирного и безмятежного жития, возможность развития умственного, нравственного и духовного, согласно с духом просветившего нас Христианства и, наконец, возможность содействовать благу меньших братий ваших наставлениями и примерами вашими. Таких счастливых приобретений достигли вы собственным мужеством, отчасти также содействием и сочувствием единокровного, единоверного вам народа Русского, более же всего благословением Бога, устроившего обстоятельства политической жизни для прекращения бедствий и унижения, которыми испытывал Он в продолжение веков вашу веру и терпение.

Таким Божьим милостям не могли бы мы не порадоваться, когда бы они посетили и всякий другой, вполне нам чуждый, народ; но никому не можем мы сочувствовать так, как вам и другим Славянам, особенно же Православным. Никакой иноземец (какой бы ни был он добрый и благомыслящий) не может в этом с нами равняться: ибо для него вы всё-таки чужие, а для нас, Сербы, вы земные братья по роду и духовные братья по Христу. Нам любезен ваш наружный образ, свидетельствующий о кровном родстве с нами; любезен язык, звучащий одинаково с нашим родным языком; любезен обычай, идущий от одного корня с нашим собственным обычаем. И так искренно и от глубины души благодарим мы Бога за милости, которые Он вам ниспосылает, и просим, дабы Он продлил и увеличил ваше благоденствие и прославил вас всякою истинною славою блага духовного и преуспеяния общественного пред всеми народами.

Доброе начало положено вами.

Великое ваше терпение под многовековым игом, блистательное мужество в час освобождения, более же всего разум и чувство правды, которые недавно вас освободили от правителя, мнимого защитника и истинного изменника Сербского народа* (*Изгнание в 1858 году Александра Карагеоргиевича и вторичное вокняжение старого Мидоша. Изд.) останутся навсегда незабвенными. Такие прекрасные начала обещают и прекрасное будущее. Народ Сербский, внушивший уже почтение другим народам, не унизит никогда своего достоинства. Но мы знаем, что после испытаний, через которые вы уже прошли, предстоят вам другие испытания, не менее опасные, хотя, по-видимому, и менее тяжёлые. Свобода, величайшее благо для народов, налагает на них в то же время великие обязанности; ибо многое прощается им во время рабства, ради самого рабства, и извиняется в них бедственным влиянием чужеземного ига. Свобода удваивает для людей и для народов их ответственность пред людьми и перед Богом. С другой стороны, счастье и благоденствие преисполнены соблазна, и многие, сохранившие достоинство в несчастьях, предались искушениям, когда видимое несчастье от них удалилось и, заслужив Божие наказание, навлекли на себя бедствия хуже тех, от которых уже избавились. Всякие внешние и случайные несчастья могут легко быть побеждены; часто даже, испытывая народную силу, они её ещё укрепляют и воспитывают для будущей славы; но пороки и слабости, вкравшиеся в жизнь и душу народа, раздваивают его внутреннюю сущность, подрывают в нём всякое живое начало, делаются для него источником болезней неисцельных и готовят ему гибель в самые, по-видимому, цветущие годы его благоденствия и преуспеяния. Поэтому да позволено будет нам, вашим братьям, любящим вас любовью глубокою и искреннею и болеющим душевно при всякой мысли о каком-нибудь зле, могущем вас постигнуть, обратиться к вам с некоторыми предостережениями и советами. Мы, старшие вас в действующей истории, мы прошли более разнообразные, хотя не более тяжёлые, испытания, и просим Бога, чтобы опытность наша, слишком дорого купленная, послужила нашим братьям в пользу, и чтобы наши многочисленные ошибки предостерегали их от опасностей, часто невидимых и обманчивых в своём начале, но крайне гибельных в своих последствиях; ибо опасности для всякого народа зарождаются в нём самом и истекают часто из начал самых благородных и чистых, но не ясно сознанных, или слишком односторонне развитых. Посему просим вас, братья, не обвинять нас в гордости, как людей, надеющихся на свою мудрость, для преподавания вам каких-нибудь уроков, но верить в нашу братскую любовь, которая не хочет, чтобы знание, приобретённое нами посредством многих и горьких опытов, оставалось для вас бесполезным.

Первая и величайшая опасность, сопровождающая всякую славу и всякий успех, заключается в гордости. Для человека, как и для народа, возможны три вида гордости: гордость духовная, гордость умственная и гордость внешних успехов и славы. Во всех трёх видах она может быть причиною совершенного падения человека или гибели народной, и все три встречаем мы в истории и в мире современном. Самый разительный пример гордости духовной находим мы не в Риме (где всё духовное является более предлогом, чем началом), но в позднейших или нынешних Греках. Богу угодно было избрать их язык для прославления Своего имени в Священном Писании и их самих для распространения веры в мире. Незабвенна память их мучеников, незабвенна слава их духовных учителей. От них просветились многие народы; и мы, Славяне, от них получили лучшее своё достояние, истинное знание Бога и Спасителя нашего, свободное от всякой ереси и лжи, которыми помрачены народы Западные. Никогда без благодарности и без искреннего благоговения не могли бы мы вспомнить такие великие труды и заслуги Греков; но от этих самых заслуг возгордились они безумно. Славу своих прежних подвижников переносят они на себя и, наряжаясь в неё, превозносятся перед другими народами и презирают братьев своих о Христе. Веру, которой некогда служили их предки, считают они как бы не общею для всех исповедующих её, но своею, Греческою, и себя единственными сынами Церкви, а других как будто рабами и приёмышами. Из этого гибельного начала проистекает ненависть их ко всем другим народам, не согласным с их неуместными притязаниями, и в особенности к нам, Славянам; желание порабощать нас или держать нас в рабстве Турецком, чтобы через Турок над нами господствовать; вражда против нашего языка, который, если бы могли, они изгнали бы из храмов Божиих и из священнодействия церковного, в противоположность их же первоучителям; и, наконец, такое ожесточение, что православный Грек становится тяжелее племенам Славянским, чем Турок-магометанин. Это известно всему миру. Конечно, и другие страсти, как-то корыстолюбие и любовь к власти, примешиваются к вражде Греков против Славян; но начало её есть духовная гордость, вследствие которой они, как Евреи в древности, готовы считать себя единственными избранниками Божиими, а все другие народы – чем-то низшим и созданным для служения избранному племени, Греческому. Таковы в них плоды духовной гордости: вражда ко всем народам и умственная слепота, не позволяющая им видеть свои собственные выгоды. Дай Бог, чтобы они исправились от такого страшного порока! Мы и теперь любим их, как братьев и учителей наших; но как ещё ревностнее стали бы мы тогда заботиться об их благе и даже проливать нашу кровь за них, забывая всякое зло и помня только об их заслугах и о великой Божией благодати, данной их предкам!

Духовной гордости Греков соответствует умственная гордость всех Западных народов. Богу угодно было оградить их от таких бедствий, которые обрушились на Грецию и на племена Славянские, и облегчить им преуспеяние в развитии наук, художеств и гражданственности. Они воспользовались милостью Божией и достигли высокого развития умственного; но, ослеплённые своими успехами, они, с одной стороны, сделались (как известно) вполне равнодушными к высшему благу – Вере, и коснеют в слепоте духовной, а с другой – сделались не благодетелями остального человечества (к чему были призваны), но врагами его, всегда готовыми утеснять и порабощать другие народы. Горький опыт слишком ясно доказал это Славянам; да и в целом мире корабли Европейских народов считаются не вестниками мира и счастья, а вестниками войны и величайших бедствий. Какова надменность Англичанина или любого Немца (как бы ни было мелко и ничтожно его собственное отечество), каково презрение его ко всем остальным народам мира, каково желание попирать ногами все их права и обращать их в бессильные орудия своей корысти, – знают все. Гибельное семя даёт и гибельный плод, и вражда Западных народов, особенно же Англичан и Немцев, против всех, порождает естественную и справедливую ненависть во всех народах против них. Таково наказание гордости умственной.

Обращаясь к вам, братия наши, с полною откровенностью любви, не можем мы скрыть и своей вины. Русская земля, после многих и тяжких испытаний от нашествий с Востока и Запада, по милости Божией освободившись от врагов своих, раскинулась далеко по земному шару, на всём пространстве от моря Балтийского до Тихого океана, и сделалась самым обширным из современных государств. Сила породила гордость; и когда влияние Западного просвещения исказило самый строй древне-Русской жизни, мы забыли благодарность к Богу и смирение, без которых получать от Него милости не может ни человек, ни народ. Правда, на словах и изредка, во время великих общественных гроз, на самом деле душою смирялись мы; но не таково было общее настроение нашего духа. Та вещественная сила, которою мы были отличены перед другими народами, сделалась предметом нашей постоянной похвальбы, а увеличение её единственным предметом наших забот. Умножать войска, усиливать доходы, устрашать другие народы, распространять свои области, иногда не без неправды, – таково было наше стремление; вводить суд и правду, укрощать насилие сильных, защищать слабых и беззащитных, очищать нравы, возвышать дух, казалось нам бесполезным. О духовном усовершенствовании мы не думали; нравственность народную развращали; на самые науки, о которых, по-видимому, заботились, смотрели мы не как на развитие Богом данного разума, но единственно как на средство к увеличению внешней силы государственной, и никогда не помышляли о том, что только духовная сила может быть надёжным источником даже сил вещественных. Как превратно было наше направление, как богопротивно наше развитие, уже можно заключить и из того, что во время нашего ослепления мы обратили в рабов в своей собственной земле более двадцати миллионов наших свободных братий и сделали общественный разврат главным источником общественного дохода. Таковы были плоды нашей гордости. Война, – война справедливая, предпринятая нами против Турции, для облегчения участи наших Восточных братий, послужила нам наказанием: нечистым рукам не предоставил Бог совершить такое чистое дело. Союз двух самых сильных держав в Европе, Англии и Франции, измена спасённой нами Австрии, и враждебное настроение почти всех прочих народов, заставили нас заключить унизительный мир: пределы наши были стеснены, военное наше господство на Чёрном море уничтожено. Благодарим Бога, поразившего нас для исправления. Теперь узнали мы тщету нашего самообольщения; теперь освобождаем мы своих порабощённых братий, стараемся ввести правду в суд и уменьшить разврат в народных правах. Дай Бог, чтобы дело нашего покаяния и исправления не останавливалось, чтобы доброе начало принесло добрый плод в нашем духовном очищении, и чтобы мы познали навсегда, что любовь, правда и смирение одни только могут доставить народу, также как и человеку, милость от Бога и благоволение от людей.

Без сомнения, гордость сил вещественных по самой своей основе унизительнее, чем гордость умственная и гордость духовная; она обращает всё стремление человека к цели крайне недостойной, но зато она не столь глубоко вкореняется в душу и легко исправляется, уже и потому, что ложь её обличается первыми неудачами и несчастьями жизни. Бедственная война нас образумила; твёрдо надеемся, что и успехи (когда Богу угодно будет нас утешить ими) не вовлекут нас в прежнее заблуждение.

И вы, братия наши Сербы, легко можете подпасть такому же искушению в отношении к другим, нашим общим братьям. Перед иными может вы превозноситься, видя их слепоту в деле богопознания, перед другими – видя их порабощение, перед многими – видя их слабость. Но подумайте, что у вас лучшее богопознание не от вас самих, а от милости Божией: отцы ваши завещали вам Православие, как иным завещали ересь, а сохранять истину легче, чем возвратиться к истине от наследственной лжи. Тут есть великая причина к радости и благодарение, но нет повода к гордости. Также и порабощение, хотя и горькое, не даёт повода к пренебрежению. Успех в борьбе часто зависит от обстоятельств, которых самое отчаянное мужество победить не может. Недолго ли рабствовали вы сами? Недолго ли рабствовала Русская земля перед Татарами? И вот Господь: освободил сперва нас, а потом и вас; а Болгары, которых царство славилось далеко, теперь под игом; а Чехи, которых подвиги достойны были всякого удивления, преклоняют голову пред чужеродным владычеством. Такова воля Божия теперь, но будущее неизвестно: ибо хотя по несчастью большая часть Славян порабощена чужой власти, но по мужеству своему они все достойны свободы. Также и слабость племени не оправдывает пренебрежения, ибо часто слабые и незамечательные в мире делаются самыми крепкими орудиями воли Божией. Поэтому не оскорбляйте братьев презрением, которое несноснее самого угнетения, но помните, что они вам равны, хотя менее счастливы. Вы, по милости Божией, Православные, свободные и сильные, искренним дружелюбием привлекайте к себе слабых, порабощённых и ослеплённых. Пусть всякий Славянин, из какого бы края он ни был, видя вашу к нему братскую любовь, будет готов вас подкреплять доброжелательством, сердечным сочувствием и союзом на деле. Таков закон Божий, и такова даже ваша собственная выгода. Бог устроил современные нам судьбы мира так, что лучшая из человеческих добродетелей, – братолюбие, – есть в то же время единственное спасение для Славян и единственная сила, могущая освободить их от врагов и утеснителей, которых, вы сами знаете, и называть не нужно. Благодарим Его святую волю.

Мы знаем, что есть Славянские племена, которые ещё ничем не прославились, между тем как вы уже исстари можете хвалиться многими блистательными подвигами; но и тут нет повода к гордости; ибо подумайте! Хотя уже и в прежнее время вы отличались мужеством, но сколько в летописях ваших разврата, измены, междоусобного кровопролития, братоубийств и даже отцеубийств, чем и язычники гнушаются? Не явно ли, что святая Вера, озарившая ваших предков, не проникла в сердца их и не сделалась, как следовало, для них источником святости и добродетели? За их пороки и через эти самые пороки Господь Бог наказал их на многие поколения. Это говорим мы, конечно, не с тем, чтобы оскорбить вас, наших дорогих и уважаемых братий, но с тем, чтобы, отстранив всякую гордость и уразумев, как свои собственные вины, так и наказания Божии, вы стремились вперёд ко всякой добродетели и всякой честной славе, достойной народа христианского, и приобрели от всех почёт и любовь, чему, как мы уже сказали, доброе начало вами положено.

Поистине, Сербы, великие милости даровал вам Бог, большие, думаем, чем вы сами знаете. Телесное здоровье есть одно из лучших благ для человека; но цену этого блага узнаёт он, когда лишится его, или когда изучит чужие болезни и сравнит их со своим собственным здоровым состоянием. Так и вы можете узнать свои преимущества только по сравнению с недостатками других обществ (а на такое сравнение вы ещё не обращали внимания), или по откровенному признанию самых этих обществ, узнавших из опыта свои болезни и их причины. Пусть это знание послужит вам предостережением, дабы вы могли избежать ошибок, которых другие народы избегнуть не умели, и дабы, перенимая доброе и полезное, вы не заразились злыми началами, часто примешанными к добру и вовсе незаметными для неопытного глаза.

Первое, важнейшее и неоценимое счастье ваше, Сербы, – это единство ваше в Православии, то есть в высшем знании и в высшей истине, в корне всякого духовного и нравственного возрастания. Таково ваше единство в Вере, что для Турка слова «Серб» и «Православный» кажутся однозначащими. Этим лучшим из всех благ более всех должны вы дорожить и охранять его, как зеницу ока: ибо действительно, что есть Православие, как не зеница ока внутреннего и духовного?

Не насилием посеяно Христианство в мире; не насилием, а побеждая всякое насилие, возросло оно. Поэтому не насилием должно быть охраняемо оно, и горе тем, которые хотят силу Христову защищать бессилием человеческого орудия! Вера есть дело духовной свободы и не терпит принуждения; Вера же истинная побеждает мир, а не просит меча мирского для торжества своего. Поэтому уважайте всякую свободу совести и Веры, дабы никто не мог оскорблять истину и говорить, что она боится лжи и не смеет состязаться с ложью оружием мысли и слова. Ревнуйте к чести Божией не робостью и сомнением в её могуществе, но смелою и спокойною уверенностью в её победе.

Но с другой стороны имейте всегда в виду значение и достоинство Веры. Весьма ошибаются те, которые думают, что она ограничивается простым исповеданием, или обрядами, или даже прямыми отношениями человека к Богу. Нет: Вера проникает всё существо человека и все отношения его к ближнему; она как бы невидимыми нитями или корнями охватывает и переплетает все чувства, все убеждения, все стремления его. Она есть как будто лучший воздух, претворяющий и изменяющий в нём всякое земное начало, или как бы совершеннейший свет, озаряющий все его нравственные понятия и все его взгляды на других людей и на внутренние законы, связующие его с ними. Поэтому Вера есть также высшее общественное начало; ибо само общество есть не что иное, как видимое проявление наших внутренних отношений к другим людям и нашего союза с ними.

Здоровое общество гражданское основывается на понятии его членов о братстве, правде, суде и милосердии; а эти понятия не могут быть одинаковыми при различных верах. Еврей и Магометанин исповедуют единого Бога, как и Христиане; но одинаковы ли их понятия о правде и милости с нашими? Конечно, скажут, что они не знают ни таинства Святой и Приснопоклоняемой Троицы, ни любви Божией, спасшей нас через Христа, и что, следовательно, различие между ими и нами слишком велико; но мы знаем, что и у Христиан, кроме истинной Православной Церкви, нет ни вполне ясного понятия, ни вполне искреннего чувства братства. Это понятие, это чувство воспитывается и крепнет только в Православии. Недаром община, и святость мирского приговора, и беспрекословная покорность каждого перед единогласным решением братьев – сохранились только в землях Православных. Учение Веры воспитывает душу даже без общественного быта. Папист ищет власти посторонней и личной, как он привык ей покоряться в делах Веры; Реформат доводит личную свободу до слепой самоуверенности, также как и в своём мнимом богопознании. Таков дух их учения. Один только Православный, сохраняя свою свободу, но смиренно сознавая свою слабость, покоряет её единогласному решению соборной совести. Оттого-то и не могла земская община сохранить свои права вне земель Православных; оттого и Славянин вполне Славянином вне Православия быть не может. Сами наши братья, совращённые в западную ложь, будь они Паписты или Реформаты, с горем сознаются в этом. То же окажется и во всех делах суда и правды и во всех понятиях об обществе; ибо в основе его лежит братство.

Да будет же всем полная свобода в Вере и в исповедании её! Да не терпит никто угнетения или преследовать в деле богопознания или богопоклонения! Никто, хотя бы он был (чего Боже избави) совратившийся с пути истинного Серб! Да будет он вам всё ещё братом, хотя несчастным и ослеплённым! Но да не будет уже он ни законодателем ни правителем, ни судьёй, ни членом общинного схода: ибо иная совесть у него, иная у вас. Великий Апостол языков говорит: «Не стыдно ли вам, Христианам, судиться перед язычниками? Пусть судят между вас братья. Поэтому иноверец должен быть для вас, как гость, охраняемый вами от всякой неправды и пользующийся всеми вашими правами в делах жизни частной, но не должен быть полноправным гражданином или сыном великого Сербского дома, судящим с братьями в делах общественных. Бог избавил вас от внутреннего разъединения: не допускайте такого разъединения в самых недрах совести народной и общественного духа. Горько нам подумать, что не все Славяне Православны. Верим, что и они со временем все просветятся истиною; любим их душою и всегда готовы протянуть им руку братства и помощи против всех; но думаем, что они таким исключением оскорбиться не могут, и сами, по любви к вам, не захотели бы внести семена раздора и разномыслия в ваше общество.

Есть между вами богатые и бедные, точно так же, как сильные и слабые, здоровые и немощные, умные и глупые; но что бы вы сказали о законе, по которому велено бы было такому то быть богатым, а такому-то быть бедным, или такому-то быть сильным, а такому-то быть слабым, или такому-то умным, а такому-то глупым? Разумен ли был бы такой закон и согласен ли с Христианством? Не все ли вы люди? Не все ли вы Славяне? Не все ли Сербы? Счастливы вы пред всеми народами в том, что всякий Серб смотрит на Серба, как на брата равного ему, и нет между вами высшего или низшего, кроме службы обществу, которая определяет людям разные чины, по разным заслугам или потребностям государства. Сохраняйте это равенство, дорожите таким великим сокровищем! Не допускайте никаких законов, никаких мер правительственных, никаких обычаев, которые могли бы разрывать братство. Во всех других землях ввелось такое злое начало, что иной считается благородным, иной низким по крови: «такой-то мне не равен», или «такой-то не может быть в нашем круге, потому что он низкого происхождения..., или «такой-то не смеет свататься за мою дочь, потому что он неблагородного дома», и так далее. Из великой неправды возникает великое общественное зло: гордость мнимо-высших, злоба и зависть мнимо-низших, и, следовательно, раздоры и слабость общественная. Пусть это зло остаётся при тех, у которых оно уже существует и проистекло из истории. Не прививайте себе болезни, от которой вас Бог избавил! Не забывайте примера Польши, вам единокровной. Там немногие тысячи считали себя народом, а народ считали стадом, едва достойным имени человеческого; и вот, несмотря на все свои ратные подвиги, на всё своё мужество, на свою славу, государство Польское пало. Не забывайте такого урока! Пусть судия судит, и правитель управляет, и князь княжит, как нужно обществу; но вне своей должности да будет всякий Серб, ныне и всегда, равен своим братьям.

Многому ещё должны вы учиться, братья, у тех народов, которым Бог дал издавна свободу от внешнего угнетения, и возможность посвятить мысль и дни свои усовершенствованию наук и художеств. Сами вы видите, и не нужно вам доказывать, какие силы наука даёт человеку, и как покоряет она ему самую природу. Но наука даёт ещё более: она расширяет пределы Богом данного нам разума, уясняет наши понятия, просветляет наши умственные взоры, раскрывает тайны мира Божьего и чудеса Его творческой премудрости. Приобретать науку не только необходимо для жизни общественной, но и обязательно, для исполнения воли Божией, давшей нам разум, как поле многоплодное, которое не должно лежать в залежи и порастать теориями невежества и ложных мнений, но украшаться жатвою знания и истины. И так мы говорим, что много добрых и полезных знаний ещё должны вы приобрести от других народов (будь они Немцы или иные) для достижения той степени умственного развития, к которой вы призваны. Но знание не есть ещё истинное просвещение. Знание есть расширение умственного богатства; просвещение же истинное, сверх знания, заключает в себе развитие высших начал нравственных и духовных. Приобретение знания не многотрудно, приобретение же высшего нравственного развития есть высшая задача для человека, и многие люди, лишённые по обстоятельствам жизни знания научного, но глубоко проникнутые нравственным светом, ближе к полному просвещению, чем много знающие, но лишённые силы жизни духовной.

Верьте нам, Сербы, знающим и испытывающим над собою, и отчасти над самым отечеством нашим, болезни современного мира! Многие и лучшие люди в целой Европе завидуют вам, хотя и не вполне ещё знают ваши преимущества. И эта зависть понятна: ибо в единстве Веры, в законе и чувстве братского равенства, в цельности жизни и простоте нравов заключаются такие сокровища, которых уже не купят ни знание, ни усилия частные, ни сила и учреждения государственные. Вы приступаете к развитию умственных своих богатств и, конечно, ещё многому должны научиться; но вы приходите не как убогие, а как богатые, не как низшие в обществе народов, а как высшие; ибо всё то, что есть у других, вы можете приобрести с небольшим трудом, а что у вас собственного, Богом данного, того они приобрести не могут. Храните свои сокровища и дорожите ими! Гордость есть великий и гибельный порок; но не менее гибельно и самоунижение, не знающее цены даров, полученных нами от Бога. Пусть наши ошибки послужат вам предостережением и уроком.

И мы имели многие из тех преимуществ, которые вы имеете теперь, некоторые в меньшей степени, как например братское равенство и простоту жизни; некоторые даже в высшей, как например полноту и силу общинного устройства. И мы, так же, как вы, вследствие происшествий исторических, пришли в соприкосновение с Европою и её просвещением. С горестью увидали мы своё невежество, с удивлением чужое знание. Мы полюбили это знание, мы старались усвоить себе его сокровища, и мы были правы: ибо такова обязанность человека. Но в слепом благоговении перед чужим богатством, мы не умели распознать его злую примесь, а своё высшее богатство забыли. Нам казалось, что страны, более нас учёные, должны превосходить нас во всех отношениях, и что всякий обычай их, всякое учреждение лучше наших собственных. Всему чужому стали мы не учиться только, как следовало, а подражать. Вместо смысла просвещения, вместо внутреннего зерна мысли, в нём проявляющейся, стали мы перенимать его формы и наружный вид: вместо того, чтобы возбудить в себе самодейственную силу разума, мы стали без разбора перенимать все выводы, сделанные умом чужим, и веровать в них безусловно, даже когда они были ложны, так что то самое, что должно было в нас пробуждать бодрственную деятельность мысли и духа, погрузило нас надолго в умственный сон. Суд принимали мы от Немцев, с его тайною и с его формальностью, отстраняющею права человеческой совести; управление строили на Немецкий лад, не соответствующих нашим собственным потребностям; чиноначалия гражданские и военные рядили в иностранные имена; войско обращали по-немецки в движущиеся машины, наперекор народному духу и эти машины стягивали в уродливые наряды, как в цепи, уничтожающие всякое свободное движение членов; красивую и удобную одежду наших предков заменяли безобразными одеждами Западных народов, о которых со временем без насмешки и вспомнить нельзя будет; все обычаи свои изменяли, чтобы принимать обычаи чужие, и снова беспрестанно меняли эти новые обычаи по указу иноземному; наконец (даже стыдно об этом вспомнить) самый язык свой, великое наречие речи Славянской, древнейшего и лучшего изо всех слов человеческих, презирали мы и бросали на письме, в обществе, и даже в дружеской беседе, заменяя его жалким лепетом самого скудного изо всех языков Европейских. Таково было наше безумие; таковы были явления того времени, когда вещественная гордость государства сопровождалась самоунижением народа. Но это самоунижение было не в народе, а только в высшем сословии, оторвавшемся от народа. Оно хотело подражать всему иноземному, хотело казаться иноземным, и для народа оно сделалось иноземным. Исчезло всякое доверие, исчезло всякое духовное общение, всякий размен мысли. Разум миллионов оставался бесплодным для общества, добровольно заключившего себя в тесные пределы тех немногих тысяч, которые согласились отказаться от всех своих родных обычаев. Эти немногие, под именем просвещения, гонялись только за его ложным призраком, гордясь тем, что в глазах народа они казались Немцами; а народ удалялся от истинного знания, видя в нём как бы силу враждебную и гибельную для Русского народа. Ошибка высших ввела низших в ошибку, ей противоположную, и наше слепое поклонение знанию и просвещению Европы остановило надолго развитие знания и просвещения в Русской земле.

Не нужно, братья, объяснять вам, как гибельны были последствия такого внутреннего разъединения, какое множество ошибок истекло из одной ошибки, какими неправдами и страданиями в жизни частной, какою безлюдностью в жизни общественной, каким бессилием в жизни государственной были мы наказаны за наше чужепоклонство. И теперь не избавились мы, и ещё нескоро избавимся, от его горьких плодов. Для нас они видны и чувствительны везде и во всём. Для вас, живущих далеко, они не могут быть столько явными, и поэтому мы считаем необходимым представить вам хоть один пример, по которому вы могли бы судить о прочих.

Известно всем, что, прежде императора Петра Первого, берега Чёрного моря принадлежали Турции, и только одно устье Днепра было в руках Русских казаков, наших братьев Запорожцев. Не было у них ни кораблей, ни возможности строить корабли. На лёгких челноках, часто на однодеревках и душегубках, пускались они в бурное море, исстари страшное мореплавателям, страшное даже и теперь при всех усовершенствованиях мореплавания, и тысячами налетали на берега вечных врагов имени Христианского. От Батума до Цареграда гремела их гроза. Трапезунд и Синоп и самые замки Босфора дрожали перед ними. Турецкие флоты, смело гулявшие по Средиземному морю и нередко грозившие берегам Франции, Италии и Испании, прятались в пристани пред лодками Запорожскими. Не из хвастливости, но по истинной правде говорим мы: свидетелями нам самые Турецкие летописи и ещё теперь незабытые предания. Не было в целой Европе ни одного народа, который мог бы похвалиться такими дивными подвигами мужества на морях, – и опять без хвастливости можем мы сказать, что люди Северные ничем не уступали своим Южным братьям. Не следовало ли думать, что с такими людьми Русский флот далеко превзойдёт флоты других народов, когда лодки заменятся могущими и сильно вооружёнными судами? Такой успех был вероятен; смело скажем, он был несомненен. Но ожидания не сбылись: в этом должны мы признаться, несмотря на бесспорное мужество наших моряков. От чего же такая неудача? От чего люди, далеко превосходившие на море всех своих соперников, стали едва равными им? Причина весьма проста. Они стали не теми людьми, которыми были прежде. Император Пётр начал первый у нас строить большие корабли по образцу Голландскому (и за это ему честь и слава!), но к разумному делу он примешал страшное неразумие. Название всех частей корабельных, все слова, относящиеся до мореходства, все слова команды принял он также от Голландцев. Какие же вышли последствия? Этих Немецких слов, этих названий, вовсе бессмысленных для Русского уха и не представляющих ничего Русскому уму, набрались тысячи. Теперь поступает на корабль будущий моряк, человек, которого Бог одарил и ловкостью, и смелостью необычайною, человек подобный тем, которые в старые годы на узких лодках громили берега Чёрного моря, потрясали Царьград и уничтожали флоты Турецкие; но он теперь поступает не в моряки, а в школьники. Ему надо твердить тысячи бессмысленных и дико звучащих слов, и в этом бессмысленном учении проходят года его горячей и живой молодости. Вместо любви к своему делу, вместо опытности моряка, он приобретает равнодушие, и даже как бы отвращение от своего занятия, от своего корабля, от самого моря. Пройдут года, и морской богатырь обратится в полумёртвый Немецкий словарь. Правда, он будет исправлять свою обязанность, потому что он Христианин и Русский; но истинный моряк уже погиб в нём безвозвратно. По этому примеру, братья, судите и обо всём. Вся земля Русская обратилась как бы в корабль, на котором слышатся только слова Немецкой команды. По милости Божией мы теперь начали образумливаться и возвращаться к своему языку, к своему собственному духу. Нас спасла Вера, которой мы не изменили, нас спасла стойкость народа, который не обольстился примером высшего сословия; но нескоро излечивается болезнь, и потерянные года уже не возвратятся. Да будет наш пример уроком для вас! Учитесь у Западных народов, это необходимо; но не подражайте им, не веруйте в них, как мы в своей слепоте им подражали и веровали. Да избавит вас Бог от такой страшной напасти!

Чужой ум должен в вас пробуждать деятельность собственного ума, и этою деятельностью будете вы возвышаться более и более; но вы не должны прививать к себе чужой жизни, потому что с нею вы привьёте к себе не чужое здоровье, а чужие болезни. Даже скажем более: то, что в другом народе не только безвредно, но даже и полезно, то в вас сделается началом зла и гибели. Всякое живое создание имеет свои законы бытия, свой строй и лад, на которых основано самое существо его, и которые в свою очередь определяют свойства его проявлений и произведений. Но то, что в одном стройно и ладно (потому что согласно с его существом) делается началом нестройности и разладицы, когда оно привито к другому, которого существо основано на ином законе. Никто не может петь чужим голосом, или красиво ходить чужою походкой.

Так и внутренняя жизнь народа приходит в нестройность и разлад, когда она позволяет струе жизни чужой влиться в её жилы. Поэтому обсуживайте строго чужие мысли, прежде чем примете их, и не будьте спешны на нововведения, разве бы польза их была ясна и несомненна.

Много есть у вас единокровных за границею вашего княжества, и эти единокровные вам люди истинно желают вам добра, и часто по своей образованности и знаниям могут принести вам много пользы. Принимайте их с любовью, выслушивайте их добрые советы, пользуйтесь их сердечною службою с сердечною же благодарностью; но и тут не откладывайте осторожности. Часто бывает, что они жили и образовались под сильным влиянием чужеземных начал, хоть бы, например, Немецких, и не остались чуждыми их прелести. Часто случается, что, по привычке, принятой из детства, они изменили бессознательно лад своей жизни внутренней и своего ума; научились, например, принимать умножение формальностей за правительственную мудрость, стеснительные меры за порядок, бумажную отчётливость за ручательство, которое будто бы лучше и вернее человеческой совести; чиновническое вмешательство во всё и чиновническую опеку надо всеми – за единственную охрану спокойствия и порядка общественного; наконец, вообще Немецкую хитрость за образованность истинную, а Славянскую простоту за остаток старинной дикости. Точно также и многие обычаи иноземные привыкли они часто предпочитать своим, Сербским. Конечно, их в этом винить нельзя, ибо самая их ошибка очень естественна: но вас просим мы оберегаться её, а их просим мы не слишком доверять своей мнимой мудрости и помнить, что они приступают к вашему союзу не как чистейшие и безусловно лучшие, но напротив того, как люди, несколько искажённые и требующие, так сказать, внутреннего омовения от иноземной проказы. Простота есть степень высшая в общественной жизни, чем искусственность и хитрость, и всякое начало, истекающее из духа и совести, далеко выше всякой формальности и бумажной административности. Одно живо и живит, другое мертво и мертвит. Предоставьте последнее Австрии!

Точно такое же слово обращаем мы и к вашим молодым согражданам, чадам Православной Сербии, получившим своё научное воспитание вне пределов родной земли, в странах чужих, на Западе, а может быть даже и в нашей России. Без сомнения, много умственных сокровищ приобрели они для обогащения своего отечества, и иначе приобрести их не могли; но редкий из них, и едва ли кто-нибудь, остался свободным от всякого вредного влияния. Они сами не должны себе слишком много доверять. Живая связь с отечеством не перерывается на несколько лет вовсе безнаказанно: много замирает, – хотя на время, – чувств добрых и естественных, много закрадывается в душу соблазнов и неустройств. Пусть возвратившийся сам себя ставит как бы на искус! Пусть сживается он опять вполне со своей родиной, до тех пор, покуда сам почувствует себя опять истинным, простым Сербом, только кое-чему научившимся в школе других народов! Пусть заслуживает он ваше доверие, прежде чем получит доверие к самому себе!

Ни строгостью, ни законами нельзя оградить обычаев от искажения. Строгие законы только обличают неуверенность общества в своей собственной твёрдости и, под их мнимой защитой, тайный источник нравственной порчи растёт и наполняется мало-помалу скрытым наращением, до тех пор покуда он осилит или изменит самый закон. Часто даже строгость закона переживает его самого, и обращается на то, что он прежде ограждал. Так, например: у нас некогда уголовными и неразумными законами думали оградить обычаи Русские от изменения иноземного; а потом император Пётр стал наказывать смертью или ссылкой на каторгу не только тех, которые держались Русского обычая в одежде, но даже и тех, которые такую одежду изготовляли для желающих носить её. Трудно поверить такому безумному ожесточению против нравов отечественных, но мы не выдумываем, а свидетельствуемся собранием Русских законов, и признаём, что начало позднейшей жестокости заключалось в неразумии прежних, мнимо охранительных мер. Только внутреннее убеждение и чувство народное могут охранять обычай, который всегда истекает из внутренней жизни. Да будет же у вас ограждением Сербского обычая не строгость законов, но презрение общественное к его нарушителям. Мы знаем, что обычаи не могут оставаться навсегда неизменными, и что требования жизни мало-помалу изменяют или приноравливают их согласно изменениям самой жизни. Внутреннее чувство народа само служит мерилом для законности и необходимости этих постепенных изменений. Так, например, самый язык принимает от других языков необходимый прилив чужих слов для выражения предметов или понятий, чуждых природе отдельной страны или жизненному строю её жителей. Не нужно, конечно, Сербу выдумывать свои названия для заморского тигра или крокодила, для Английского пера, для Французской моды или Немецкой дипломатии; но к чему бы стали вы, подобно нам, искать чужих слов для тех предметов и понятий, которые точно также могут получить названия из вашего собственная наречия? В таком приливе иноземных звуков, по-видимому, заключается только пустая ошибка; но это не так: в ней заключается прямой и страшный вред, которого последствия трудно исчислить. Начало его есть умственная лень и пренебрежение к своему собственному языку: последствие же его – оскудение самого языка, т. е. самой мысли народной, которая с языком нераздельна, гибельная примесь жизни чужой и часто разрушает самых священных начал народного быта. Дайте какой бы то ни было власти название иноземное, и все внутренние отношения её к подвластным изменятся, и получат иной характер, который не скоро исправится. Назовите святую Веру религией, и вы обезобразите самое Православие. Так важно, так многозначительно слово человеческое, Богом данная ему сила и печать его разумного величия.

Мы уже показали вам, как вредно было для нас иноземное название всех предметов, принадлежащих к мореплаванию, и могли бы показать ещё много и много других примеров; но что скажем мы о несчастной Польше? Рано вступила она в тот гибельный путь, на который мы попали поздно и, надеемся, только на время; рано исказила она свою жизнь этою словесною иноземщиною. Шляхта, кастеляны, маршалки, рыцари, войты, изуродовали её Славянский быт и Славянскую простоту её общественных отношений: народ разорвался пополам, и зародыш будущей гибели засиял и разросся в самое время мнимой государственной силы. Польша гордилась тем, что в ней процветал язык Римский (вместе с Римскою религией); Польша гордилась тем, что во Франции её паны удивляли самих Французов изяществом слова; а слово народное, а мысль народная спали как заброшенное поле, не приносящее никаких добрых плодов человеку. Последствия вам известны. Горько нам говорить об ошибках и грехах Польши, но мы обязаны вам напоминать о несчастных примерах, уже представленных другими народами, и, как видите, непристрастно говорим о самих себе.

Обогащайте ум знанием языков, но у себя не допускайте чужеязычия. Пусть в Сербии добровольный чужеязычник пользуется только тем уважением, которое подобает попугаю. Предоставьте ему топырить хохол и охорашиваться на своём насесте.

По-видимому, весь обычай состоит из мелочей, но он не мелочь. Что́ могло бы быть, например, важного в одежде? Не всё ли равно, как человек одет, и как сшиты лоскуты, которыми он прикрывается? Ведь это вещь вовсе мёртвая и не способная действовать на жизнь? Так и у нас толкуют, но вы этим толкам не верьте. Таково благородство души человеческой, что и мёртвое получает от неё живое значение, в свою очередь действует на жизнь. Изменение одежды народной и предпочтение одежды Западной происходят от злого источника, от презрения к своему и раболепства перед чужим. Совместно ли такое чувство с братолюбием и с тем почтением, которое всякий человек обязан питать к своей родине и к своему народу? Извинительно было бы изменение платья для большего удобства или даже для красоты; но судите сами: было ли что-нибудь удобного или красивого в одеждах Западных от шитого кафтана и пудры до теперешнего фрака и галстука? О женских одеждах и говорить нечего: они всегда были то уродливыми, то непристойными, а по большей части уродливыми и непристойными вместе. Западная одежда беспрестанно изменяется, и беспрестанно определяется так называемою модою; а что такое мода? Где-нибудь (по большей же части в Париже) известный кружок людей переменяет покрой платья или причёску по своей прихоти, и остальные Французы, а за ними и другие народы, немедля принимают эту перемену, не смея даже сомневаться в её красоте, как бы ни была она нелепа, Вдумайтесь беспристрастно в причины этого подражания, и вы убедитесь, что оно происходит из душевного холопства перед мнимо высшими; а где замешалось холопство, там душа теряет чистоту и благородство. Одежда народная есть свободный обычай народа; изменение её ради удобства может отчасти показать некоторую свободу и даже разумность человека (ибо и самый обычай так созидался), но подражание Западному наряду есть не что иное, как признанное холопство перед вкусом мнимо высшего общества. Пусть те, которым нравится такое признание, пользуются уважением, которое они заслуживают, а именно тем самым, которое человек оказывает обезьяне.

Многому, как мы уже сказали, должны вы учиться у иноземцев, часто даже пользоваться их услугами. Умейте ценить их, награждайте их, любить их и благодарить за пользу, которую они вам принесут; но не включайте их в своё общественное братство, разве бы они были Православные, а особенно Православные Славяне, ибо эти вам не иноземны. Мы говорим: пользуйтесь их услугами и по мере услуг награждайте их, но всё это говорим мы о делах торговли, наук и искусства: – в дело гражданственности вашей им вмешиваться не до́лжно. Что же сказать о деле ратном? Честно и праведно сражаться за родину и братьев, честно и праведно сражаться за всякую правду человеческую; но есть люди, которые, не разбирая за кого и за что сражаться будут, нанимаются биться за иноземцев и за чужие государства. За деньги продают они свою кровь и кровь тех, которых убивать будут; и есть цари и народы, которые покупают её. И то, и другое да будет чуждо вам, благородным и мужественным Сербам. Предоставьте разным Немцам продавать себя в убийцы, а храброму Неаполю, честной Англии и главе Римской религии, Папе, предоставьте покупать их. При них пусть и остаётся такая мерзость! Мы думаем, что нам не следовало бы вас и предостерегать в этом; но вы вступили в круг других народов, в котором понятие о честном и бесчестном весьма шатко и неопределённо, и по неволе должны мы вас предостерегать против такого зла, которое ещё мало оглашено и осуждено, и, следовательно, может соблазнить людей, не предупреждённых против него. И мы в старину нанимали Немцев сражаться за нас; за то немало и поработали мы им впоследствии.

Не вдавайтесь в соблазн быть Европейцами. Это слово употребляется теперь нередко, по какой же в нём смысл? Испанцы, Шведы и Французы одинаково Европейцы; похожи ли они друг на друга? В них общего весьма, мало. Или не означает ли это слово какого-нибудь высшего развития человеческого духа? Хорошо нравственное развитие обществ, защищающих себя руками продажных убийц и не понимающих даже гнусности своего греха; а эти общества тоже Европейские. Хорошо нравственное развитие обществ, составивших союз для спасения народа, искони враждебного Христианству и законам человечества; а это союз обществ Европейских. Хорошо развитие обществ, которых представители без стыда постоянно готовы брататься с такими отступниками, каковы Омер-паша. Очень невысоко нравственное достоинство Европы. Ещё недавно, при несчастном кораблекрушении Негр-Африканец, чтобы спасти своих сотоварищей от голодной смерти, добровольно пожертвовал жизнью; а эти товарищи, Немецкие Европейцы, приняли жертву и съели его. Кто был выше перед людьми и перед Богом? Чёрный ли Африканец, отдавший жизнь свою для спасения братьев, или Немцы, съевшие его, чтобы продлить свою жизнь? Где же честь Европейского имени? И действительно, между собою народы полу-Римские и Немецкие не хвалятся им: они, или лучше сказать, их хитрые посланцы, да наши братья, изменившие своему родному обычаю, употребляют это слово, как ловкую приманку для Славян, чтобы привести их в духовное рабство, – и к несчастью часто ещё поддаёмся мы на их обман. Будьте глухи к этому жалкому соблазну! Ищите имени человеков, а ещё более Христиан, и всего того, чем такие имена оправдываются, и не думайте вовсе о том, какими путями, Европейскими или иными, достигнете вы своей высокой цели. Не надевайте на свою умственную свободу щегольского ошейника с надписью «Европа».

Сохраняйте простоту своих нравов. В ней одной найдёте вы залог общественной силы и общественного здоровья; в ней – корень истинного мужества и способности к самопожертвованию. Пусть Серб в своём отечестве не думает отличаться от своих братьев ничем, кроме услуги, оказанной своему отечеству или землям Славянским. Если бы даже он заслужил почести в иных землях, какое вам дело до них? Ему чваниться такими подвигами перед вами не прилично, и вам не следует дозволять такого тщеславия. Положим, что его уважают, или ему благодарны, за что бы ни было иноземные властители: пусть и выставляет он напоказ знаки этого уважения или благодарности вне Сербии: но в соборе Сербов им места быть не должно. Всегда, ли похвала Английской королевы или Австрийского императора будет похвалою и в ваших глазах? Не думаем. Пусть Серб украшается только наградами, полученными им от народного мнения и от государства Сербского. Если случится, что его труды даже в других землях послужили ко благу или чести его родине и братьям, пусть сама Сербия о том судит и награждает, а чужого суда и чужих наград вам допускать нельзя. В самых почестях и знаках отличия будьте осторожны. Да служат они воздаянием только за службу общественную! Кто служил отечеству, может получать от общества свидетельство своей службы; но не допускайте и отвергайте всякое внешнее отличие за те подвиги, которые человек-Христианин совершает в пользу ближнего, или в исполнение закона Христова. В них служит он уже не обществу людскому, а высшему Судии, своей совести и Тому, Кто судит его совесть, Богу. Всякая общественная награда, всякий знак отличия был бы оскорблением самого подвига и посягательством на такой суд, который выше вашего. Мы знаем, что другие народы позволяют себе такую незаконность, но вы удаляйтесь от неё с презрением. Рассудит сами: осмелились бы вы дать какую-нибудь золотую бляху на грудь Апостолу Павлу за его апостольство? Так точно судит, хотя и в меньшей степени, о всяком подвиге, совершённом ради совести и Бога, будь то милостыня, или спасение людей с опасности собственной жизни, или труд духовный. Что может быть, например, неразумнее, и, скажем более, что может быть богопротивнее знаков отличия, данных людьми за дело проповеди, поучения или правления церковного? Почему же уже не давать бы наград за пост, за усердие к молитве и за дары исцеления? Общество отличает и награждает службу общественную, но это не должно подавать повода к тщеславию; и поэтому мы советовали бы вам отличать только старцев, уже кончивших своё служение, чтобы их всякий мог узнавать в соборе народном и радоваться, глядя на заслуженного старца; а тому, кто ещё служит, пусть будет наградою его самая служба, его должность и ваше доверие к нему.

Презирайте роскошь: она сама по себе не достойна людей разумных, а вас она сделала бы данниками других народов. Не увлекайтесь их примером, не смешивайте предметов, служащих к истинному удобству жизни, с предметами роскоши. Одни улучшают мало-помалу жизнь даже бедняка (как например лучшее освещение, крепкие и лёгкие ткани, огнеупорные сосуды и пр.), а другие служат только к неге богатых. Не смешивайте искусства, которое выражает лучшие стремления души человеческой и облагораживает её со щегольством или потехою, которые унижают её. Во всём этом мы ни от кого не могли слышать предостережения и впадали, и часто ещё и теперь впадаем, в ошибки, вредные для нашей общественной и частной жизни. И теперь мы ещё готовы отличать почти одинаково великого песнопевца, прославляющего своё отечество, и театральную плясею, которой искусство ничего не заслуживает кроме презрения. Теперь вы ещё бедны, как недавно вышедшие из рабства; но земля ваша богата дарами Божиими, и вы сами трудолюбивы, богатство ваше должно увеличиваться. Не употребляйте нового богатства на пустой блеск, негу и роскошь! Пусть богатый употребляет лишки своего богатства на помощь бедным (разумеется, не поощряя тунеядства), или на дело общей пользы и общего просвещения. Пусть будет у земли Сербской та святая роскошь, чтобы в ней не было нужды и лишений для человека трудолюбивого! Затем богатство и блеск да украшают храмы Божии. Но в ваших частных жилищах должна быть простота так же, как и во всём вашем домашнем быту. Роскошь частного человека есть всегда похищение и ущерб для общества. Она должна внушать вам пренебрежение. Бархаты да парчи Польских панов одели Польшу в рубище, да и нам нечем похвалиться. В самых общественных зданиях соблюдайте строгую простоту, которая, впрочем, не исключает красоты. И в них роскошь, щегольство и блеск всегда сопровождаются пожертвованием истинной пользы, и даже когда по видимому безвредны, уже вредны тем, что служат признаком общественной гордости и государственного самопоклонения, а ко всему этому Бог не благоволит. Поистине, Сербы, та земля велика, в которой нет ни нищеты у бедных, ни роскоши у богатых, и в которой всё просто и без блеска, кроме храма Божия. Такая страна действительно сильна: она угодна Богу и честна у людей.

По свету ходит о вас великая похвала, которую, как думаем, вы заслуживаете: это похвала чистоте ваших нравов. С нею связаны святость и крепость уз семейных, счастье и истинные радости жизни, здоровье народное и, прямо или косвенно, все начала общественного преуспеяния. Не умаляйте своей славы! Пусть будет без чести в обществе, кто не честен в своей жизни домашней. Тот, кто не имеет чистой совести, или совести, не слушается в своём деле личном, не послушается её в деле общественном, и, следовательно, ему доверить нельзя; а показывая уважение к людям порочным, общество делается участником их пороков. Напрасно говорят иные, что до́лжно допускать их до гражданских должностей за их умственные способности: это несправедливо. Удаляйте порочных, и из добрых найдутся люди с не меньшим умом и более заслуживающие доверия. Наконец, до́лжно сказать, что та частная польза, которую мог бы принести ум человека порочного в должности общественной гораздо ниже того соблазна, который истекает из его возвышения. Вы теперь больше прежнего будете находиться в сношениях с другими народами; не увлекайтесь примером их равнодушия к чистоте нравов, особенно же примером Франции и Германии. В этом отношении много выше всех других народов Англия, и от чистоты её домашнего быта зависит даже её политическая сила. Также есть у многих народов нелепое и богопротивное мнение, что чистота нравов более прилична женщине, чем мужчине. Смотрите на такое мнение с презрением! От нравов мужеских зависит нравственность женщины; а мужчине, сосуду крепкому и главе создания Божьего, требовать от сосуда слабого – женщины, – таких добродетелей, которых в нём самом нет, есть дело не только не разумное, но и не честное.

Будьте строги в суде общественного мнения: без этого не убережётесь от постепенной порчи нравов. Но не давайте воли неразумным подозрениям и недоверию, а исправляющихся не отталкивайте и не оскорбляйте. В суде же законном и уголовном будьте милосердны: помните, что в каждом преступлении частном есть большая или меньшая вина общества, мало оберегающего своих членов от первоначального соблазна, или не заботящегося о Христианском образовании их с ранних лет. Не казните преступника смертью. Он уже не может защищаться, а мужественному народу стыдно убивать беззащитного, Христианину же грешно лишать человека возможности покаяться. Издавна у нас на земле Русской смертная казнь была отменена, и теперь она нам всем противна, и в общем ходе уголовного суда не допускается. Такое милосердие есть слава Православного племени Славянского. От Татар да учёных Немцев появилась у нас жестокость в наказаниях, но скоро исчезнут и последние следы её. Будьте, говорим мы, милосердны в наказаниях, но милосердие ваше да будет разумно. Лучше казнь, по-видимому, строгая, но поражающая истинного преступника, чем мнимо лёгкая, но падающая на его семью. В таком наказании более неправды, чем милосердия. Многие ищут того, чтобы наказание было не унизительно для преступника, и думают, что в этом они следуют духу человеколюбия. Это великая ошибка. Всякое наказание (кроме духовного назидания), унизительно по тому самому, что оно есть насилие над человеком; но честь его уже нарушена преступлением, и наказание, будучи последствием преступления, имеет своею целью исправление и не прибавляет ничего к бесчестию: ибо человек бесчестится не тем, что терпит поневоле, а тем, что делает по воле своей. Всякое другое понятие прилично только людям, не верующим в достоинство духа человеческого, и годно разве для Немцев, от которых оно и пошло, а не для Славян. Правда и милосердие в наказаниях заключаются в том, чтобы всякая ненужная жестокость была устранена, и чтобы невинный нисколько не страдал за виновного. Например, не более ли правды в суде Китайском (хотя, разумеется, мы и того не хвалим) по которому отцы отчасти наказываются за детей, которых они воспитали, чем в суде Европейском, где дети отчасти наказываются за отцов, на которых они никогда не могли иметь влияния? Наказание, говорим мы, не может быть унизительным для преступника: оно может только быть унизительным для самого наказывающего; но и в этом до́лжно сохранять здравое понятие. Человек не унижается, исполняя горькую обязанность, налагаемую на него обществом и охранением спокойствия и жизни братьев. Часовой, стоящий у темницы и, так сказать, связывающий преступника, делается уже орудием казни; но он этим не унижается. То же скажем и обо всех временных исполнителях суда военного или общинного. Унизительно ремесло постоянного казнителя, посвящающего жизнь свою совершению казней над братьями, ремесло палача; везде он в презрении, как лицо безнравственное и унижающее человеческую природу; но достойны ли уважения те общества, которые сами созидают ремесло, унижающее человека, и потом презирают его за то, чему сами виноваты? Это или лицемерие, или фарисейская неправда. Устройте уголовные законы так, чтобы у вас не было палача. Именем этого ремесла бесчестятся закон и общество, которым этот закон управляет. Наконец, дайте в суде более места совести, чем форме, и тогда суд Сербский будет уважаться всеми народами. Так было исстари в племенах Славянских: так теперь в Англии, и она этим славится.

Ещё скажем: да не будет у вас никакой торжественности в наказаниях; ибо всякое частное преступление и его наказание есть уже общее горе.

Дайте совести место и в суде гражданском. Стыдно, когда законный обряд в обществе более имеет значения, чем правда и добрая совесть; а это часто случается у других народов. Не развивайте у себя сутяжничества: оно противно миру и братолюбию. Мы думаем, что хорошо бы было, если бы всякий спор шёл сперва на третейский суд; затем, если третьи не согласны между собою, пусть спор решается общиною; а если он происходит между членами разных общин, пусть он идёт на суд людей посторонних, чтобы не было раздора между общинами.

Продолжение статьи — ниже в комментариях